в случае кантовских отношений с издателями: философ однажды даже отказался от завышенного, по его представлениям, гонорара [31]. Но правда и то, что в 90-е годы издатели кантовских сочинений больше уже не оказывались в положении Харткноха сразу после публикации КЧР. Берлинский издатель Франсуа Теодор де Лягард (1756-1824) писал в 1795 году: «Кантовская система и то, что еще об этом написано сносно, относятся сейчас к самым ходовым товарам; его собственные сочинения — самые лучшие издательские товары» [32].
Почти дословной цитатой из кантовских биографий является одна из фраз Канта в разговоре со Штаалем о кредиторах: «Вероятно, я проживу еще лет двадцать, и тогда я оставлю после себя не менее тридцати тысяч талеров сбережений, А главное, за всю свою жизнь я никому ни разу не был должен ни гроша. Когда ко мне стучат в дверь, я отворяю совершенно спокойно, зная, что за дверью нет кредитора» [33]. Вот только в прогнозах оставшейся жизни и собранного состояния Кант Алданова разошелся с Кантом реальным: последний прожил только еще лет десять и оставил состояние около 21359 талеров [34]. В романе философ рассказывает своему собеседнику, которого видит в первый раз в жизни, о состоянии своего здоровья, и о своей победе силой воли над недостатками тела: «Я запретил себе думать о своих страданиях — и теперь не обращаю на них никакого внимания» [35]. Более того, Кант добавляет: «Вы как дышите, когда гуляете? Ртом? Ну, вот видите, а я дышу носом. А когда вы работаете за письменным столом, где вы держите носовой платок? Верно, у себя в кармане? Правда? А я — на стуле в соседней комнате» [36]. Положение о дыхании носом, бесспорно, является типично кантовским [37], но именно потому, что оно было свойственно философу, он и избегал разговоров во время прогулок по Кенигсбергу в зрелом возрасте, а посему вряд ли вообще затеял бы разговор со Штаалем.
Как это нередко случалось у русских писателей и раньше, у Алданова затрагивается в связи с Кантом и любовная тематика: профессор сразу пытается устроить брак Штааля с знакомой ему фройляйн Гертрудой. Многие знавшие Канта утверждают, что он неоднократно пытался устроить браки своих знакомых, подыскивая им подходящие партии [38]. Правда, при этом он исходил все же из интересов мужчин [39]. О себе же он рассказывает Штаалю историю, которая действительно произошла с реальным Кантом: «...меня еще совсем недавно хотел женить местный пастор Беккер. Он даже написал для меня диалог о женитьбе: “Рафаэль и Тобиас, или Размышление о брачной жизни христианина” [...] я вернул ему расходы по выпуску этой брошюры, ибо он напечатал ее только для того чтобы убедить меня жениться...» [40]. Но слова, произнесенные профессором в романе о том, что «настоящий мужчина не должен вступать в брак» [41], звучат крайне неубедительно. Старый приятель Канта Кристоф Фридрих Хайльсберг (1726-1807) подчеркивал, что, несмотря на свое холостяцкое положение, Кант рассматривал «брак как потребность и считал его необходимым» [42]. Более того, сам он неоднократно предпринимал попытки жениться, впрочем, оказавшиеся по разным причинам неудачными [43]. В более почтенном возрасте предложения и планы других по поводу его женитьбы были Канту «очень неприятны» [44]. Якоб Салат (1766-1851) пролил своим рассказом некоторый свет на причины, заставившие Канта остаться неженатым: «”Когда я мог нуждаться в женщине, я не мог ее прокормить, а когда я уже мог ее прокормить, я в ней больше не нуждался”, — сказал почтенный старик со смехом в разговоре одному путешественнику, одному очень достойному мужу, из уст которого мне это высказывание и известно» [45].
Алданов вкладывает в уста Канту рассуждения о врагах и друзьях. Тезис о том, что «разумный, мыслящий человек не имеет врагов» [46], вряд ли можно считать кантовским. Кантовским является, скорее, мягкое отношение к собственным неприятелям [47], о которых он говорит Карамзину: «...они все добрые люди» [48]. Весьма превратно звучит и другая фраза алдановского Канта: «У меня есть друзья, [...] потому, что я предписал себе любить людей...» [49]. По всей видимости, речь идет о любви как склонности или, на языке Канта, патологической любви, которую предписать невозможно. Ей Кант противопоставляет заключающуюся в воле практическую любовь, которая состоит в благотворении по долгу — и только такая любовь может был» предписана. В этом смысле философ истолковывает и слова из Священного Писания (Матф 5:44) [50]. Кант с большим участием относился к судьбе своих друзей [51], хотя при этом и любил повторять фразу: «Мои дорогие друзья, друзей не существует» [52]. Но после смерти кантовских друзей с философом происходила существенная перемена, что и говорит Штаалю Кант Алданова: «Некоторые [друзья], правда, умерли... Но я их никогда не вспоминаю. Я запретил себе о них думать... Не нужно никогда вспоминать о мертвых» [53].
Штааль оказывается вынужденным выслушать кантовские жалобы на плохой сон: «Я прежде хорошо спал... Но теперь мне часто снятся дурные сны...»; «Мне снится кровь, убийства... Не знаю, что это значит, — медленно, с расстановкой сказал он. — Не знаю... Кровь, убийства... Почему это снится мне?..» [54] Если до сих пор содержание кантовского разговора у Алданова с исторической точки зрения страдало тем, что в ткань беседы вплетались уже устаревшие и неактуальные на тот момент пассажи, то с ночными кошмарами произошла обратная ситуация: к моменту разговора с молодым дипломатом Кант еще не страдал от дурных сновидений, которые начались у него лишь в самые последние годы XVIII века [55]. Пытаясь бороться с этим, философ даже написал в своем блокноте в свойственной для себя манере: «Ночные кошмары не должны случаться» [56].
Поверить в то, что Кант все же по каким-то причинам затеял долгий разговор с незнакомцем на улице, хоть и весьма сложно, но в качестве необычного исключения еще можно. Впрочем, о том как бы он мог происходить, имеется одно историческое свидетельство. Некий кенигсбержец Карл Фердинанд Гроф рассказывал: «Когда я однажды утром, как обычно, с удовольствием гулял по философской тропе и читал Критику чистого разума Канта, он неожиданно появился предо мной и спросил: “Мой милый черноглазый юноша, что же Ты читаешь?” “Я читаю Критику чистого разума Канта”. — “А Ты когда-нибудь видел Канта?” — маленький человек грандиозного духа стоял предо мною! “Я предостерегаю Тебя, мой сынок, те фрукты, что слишком рано поспевают, столь же рано и увядают”»
