Аксаковых». – «Прекрасно: и я там же». Когда они сошлись в доме Аксаковых, Щепкин перед обедом, обращаясь к присутствовавшим, говорит: «Поздравьте Николая Васильевича». – «С чем?» – «Он кончил вторую часть Мертвых душ». Гоголь вдруг вскакивает: «Что за вздор! От кого ты это слышал?» Щепкин пришел в изумление: «Да от вас самих: сегодня утром вы мне сказали». – «Что ты, любезный, перекрестись: ты, верно, белены объелся или видел во сне». Снова спрашивается: чего ради солгал человек? [170]
Во время встречи в конце февраля – начале марта 1850 года А. О. Смирнова и С. Т. Аксаков говорили также и о том направлении, которое собирался придать последующим главам поэмы Гоголь:
Когда я между слов промолвил, что, слава Богу, талант Гоголя жив и что он здраво смотрит на предметы, Смирнова расхохоталась и, разгорячась, высказала мне, что Гоголь точно так же смотрит на все, как смотрел в своих письмах, что без них он никогда бы не написал второго тома «Мертвых душ», что он не отступился ни от одного слова, в них написанного, и что он решился меня обманывать, в этом отношении, со всеми другими (письмо С. Т. Аксакова И. С. Аксакову от 3 марта 1850 г. [171]).
Новое чтение «Мертвых душ», на этот раз Ю. Ф. Самарину и А. С. Хомякову, состоялось в первых числах марта 1850 года. О нем С. Т. Аксаков сообщал Ивану Аксакову 7 марта:
Самарин приезжает к нам по вечерам. <…> Как я рад, что третьего дня Гоголь прочел ему и Хомякову 1‐ю главу «Мертвых душ», слышанную тобой. Разумеется, Самарин вполне оценил это великое произведение. Хомякова еще не видал: он сделал два замечания, по-моему неосновательные и пустые [172].
По-видимому, именно об этом чтении идет речь и в недатированном письме Самарина Гоголю, которое относится к марту 1850 года:
…если бы я собрался слушать вас с намерением критиковать и подмечать недостатки, кажется, и тогда, после первых же строк, прочтенных вами, я забыл бы о своем намерении. Я был так вполне увлечен тем, что слышал, что мысль об оценке не удержалась бы в моей голове. Вместо всяких похвал и поздравлений скажу вам только, что я не могу вообразить себе, чтобы прочтенное вами могло быть совершеннее [173].
Замечания, которые Самарин позволил себе все же сделать, относились в основном к описанию службы Тентетникова в департаменте:
«Но вы непременно требуете замечаний, а мне хочется исполнить ваше желание – и потому посылаю вам несколько придирок, касательно не художественной стороны, а исторической верности» [174].
Еще одну (третью) главу второго тома Гоголь прочел Аксаковым в конце мая 1850 года: сначала одному С. Т. Аксакову, на другой день – заново ему и Константину. Последнее следует из письма С. Т. Аксакова И. С. Аксакову от 2 июня 1850 года:
Гоголь третьего дня прочел мне одному, даже без Конст<антина>, 3‐ю главу «М<ертвых> д<уш>». Вчера прочел половину ее в другой раз при мне Конст<антину> и сегодня хотел дочитать другую. До того хорошо, что нет слов. Конста<нтин> говорит, что это лучше всего; но что бы он сказал, если б услышал в другой раз то же? Я утверждаю, что нет человека, который мог бы вполне все почувствовать и все обнять с первого раза [175].
Об этом же чтении упоминает и В. С. Аксакова в письме М. Г. Карташевской от 25 мая 1850 года из Москвы:
Гоголь уезжает опять надолго; зиму ему необходимо провести в теплом климате – он опять расстроился здоровьем. Он читал отесиньке еще третью главу, и отесинька и Константин никогда еще не были, кажется, в таком восхищении… [176].
Гоголь собирался прочитать Аксаковым и главу IV, но потом передумал под предлогом слабого здоровья С. Т. Аксакова и желания его не волновать:
Гоголь приготовил и отделал главу для прочтения всему нашему семейству; но не читал, потому что она так чувствительна, что меня должна расстроить… Как это досадно! Проклятое последнее мое нездоровье тому причиной. Теперь чтение откладывается на год… (письмо С. Т. Аксакова И. С. Аксакову от 2 июня 1850 г., <Москва> [177]).
В итоге глава IV была прочитана Гоголем лишь год спустя, в 20‐х числах июня 1851 года. В настоящее время данными о том, соответствовала ли редакция, которую Гоголь поостерегся читать С. Т. Аксакову, уцелевшей от сожжения главе IV, в которой намечена история Хлобуева и его разоренного хозяйства, а также новой аферы, задуманной Чичиковым, мы не располагаем.
Сам Гоголь этому периоду дает оценку противоречивую:
Я все время болел и вследствие того провел праздно всю зиму, что для меня во всех отношеньях было тяжело и действов<ало> обратно на расстройство моего здоровья (письмо А. С. Данилевскому от 5 июня 1850 г., Москва).
Что не помешало ему несколько месяцев спустя описать то же время, предшествовавшее его отъезду из Москвы в Васильевку, как благоприятствовавшее его работе:
Когда я перед отъездом из Москвы прочел некоторым из тех, которым знакомы были, как и вам, две первые главы, оказалось, что последующие сильней первых и жизнь раскрывается, чем дале, глубже. Стало быть, несмотря на то, что старею и хирею телом, силы умственные, слава Богу, еще свежи (письмо А. П. Толстому от 20 августа 1850 г., Васильевка).
К этому же времени относится и найденное после смерти Гоголя среди его рукописей [178] черновое прошение на имя наследника, в котором, обращаясь к великому князю Александру Николаевичу, просит «исходатайствовать <…> у Государя Императора некоторое денежное пособие, хотя заимообразно, на три или четыре года до совершенного и добросовестного окончания второй части Мертвых душ», и объясняет одновременно то значение, которое придает своему труду:
Ваше В<ысочество> читали мои сочинения, и некоторые из них удостоились Вашего высокого одобрения. Последняя книга, на которую я употребил лучше мои силы, это Мертвые Души. Но про них написана только первая часть. Вторая же, где русский человек выступает не одними пошлостями, [но самое главное и] но всей глубиной своей богатой природы, еще не вполне окончена. Труд этот может один доставить мне способ существования, ибо состояния у меня нет никакого. <…> Окончить вторую часть Мертв<ых> Душ я должен уже для того, чтобы было чем жить (конец августа – сентябрь 1850 г., Васильевка).
В официальном
