всю жизнь служил в вооруженных силах США, рисковал жизнью, жил среди афганского народа, много лет подряд находился в командировках. И он, казалось, был искренне удивлен тем, что это и все остальное из его жизни и опыта должно быть обобщено и отвергнуто на основании того, что он оказался белым человеком. Да еще и со мной в придачу. "Ну, я привыкну к этому", - беззаботно сказал я ему, не понимая, как быстро мы все привыкнем.
Это было всего несколько лет назад, но уже тогда за пределами академических кругов и расистских организаций считалось невежливым объединять людей в группы и отвергать их только из-за цвета кожи. Предыдущее поколение пришло к разумному выводу, что увольнение, очернение или обобщение людей только из-за цвета их кожи - это и есть определение расизма. И расизм стал рассматриваться как одно из самых отвратительных человеческих зол. Если не принимать во внимание людей как личностей, мы знаем, к чему это может привести: к ужасам середины XX века, к кошмарам Руанды и Боснии в конце того же столетия. Ближе к дому это привело к расовой сегрегации и периодическому расовому насилию, которые нанесли шрамы прошлому Америки, как и прошлому многих других стран.
Урок казался ясным: относись к людям как к личностям и отвергай тех, кто пытается свести их к группе, к которой они принадлежат лишь по случайности рождения. Казалось, что послание доктора Мартина Лютера Кинга-младшего восторжествовало. Будущее должно было стать таким, в котором расовые категории будут иметь все меньшее значение. Общество и люди в нем будут стремиться быть слепыми к цвету кожи, так же как они стремились быть слепыми к полу и различиям в сексуальной ориентации человека . Цель общества казалась ясной и, несмотря на некоторые стычки по краям, была согласована во всем политическом спектре. Люди должны иметь возможность реализовать свой потенциал, не подвергаясь влиянию групповых особенностей. Тот, кто хотел поиграть с расистской риторикой или найти людей, готовых оправдать расизм, должен был смешаться с остатками белых супремасистов в их все более мелких анклавах или найти дом среди столь же периферийных групп, таких как "Нация ислама" Луиса Фаррахана, с их черным превосходством. Такие группы были далеки от политического или социального центра или мейнстрима, и центр, похоже, хотел, чтобы так оно и оставалось.
Затем, в начале нынешнего века, ситуация начала меняться. Стало модно упоминать расу чаще, чем кто-либо за последние годы. В частности, это привело к резкому увеличению количества описаний белых людей в терминах, которые не использовались бы ни к одной другой группе общества. Как правило, белыми были люди, которые сами занимались беготней или, скорее, мольбами. Но вспыхнула она в необычайно широком диапазоне. Как обычно бывает с плохими идеями, они зародились в университетах.
ТЕОРИЯ КРИТИЧЕСКОЙ РАСЫ
Несмотря на сокращение числа откровенно расистских законов и власти открытых расистов в США, разница в результатах между белыми и черными исчезала очень медленно. Академики начали искать скрытые механизмы расизма, чтобы объяснить это.
Критическая расовая теория (КРТ) формировалась на протяжении десятилетий на академических семинарах, в докладах и публикациях. Начиная с 1970-х годов, такие ученые, как Белл Хукс (вычурные нижние регистры - это так), Деррик Белл (в Гарварде и Стэнфорде) и Кимберле Креншоу (в Калифорнийском университете и Колумбийском университете), работали над созданием движения активистов в академических кругах, которые бы интерпретировали почти все в мире через призму расы. В некотором смысле их одержимость была понятна. Белл, например, вырос в самые последние годы сегрегации. Во время его учебы в Гарварде среди преподавателей было всего несколько чернокожих. Вместо того чтобы придерживаться инкременталистского подхода, который предпочитали другие, те, кто формировал основу CRT, сначала утверждали, что раса является наиболее значимым фактором при принятии решений о приеме на работу в университеты Лиги плюща, а затем - что она является единственной наиболее важной линзой, через которую можно понять общество в целом. Это означало, что в тот самый момент, когда ситуация улучшалась и на факультеты приходило все больше чернокожих преподавателей, все в академии и все в понимании академией более широкого общества было расифицировано, или, скорее, расифицировано заново.
Конечно, на это были очевидные и явные возражения. Закон о гражданских правах был принят и работал уже несколько лет. Антидискриминационные законы уже были приняты и их число росло. И все же последователи CRT считали почти весь прогресс в американских расовых отношениях иллюзией. Именно так о нем отзывался сам Белл в 1987 году, когда писал, что "прогресс в американских расовых отношениях - это в значительной степени мираж, скрывающий тот факт, что белые продолжают, сознательно или бессознательно, делать все возможное, чтобы обеспечить свое господство и сохранить контроль".2 Когда в 1986 году Гарвард не предоставил права на пребывание в должности двум последователям CRT, Белл и другие устроили сидячую забастовку в университете. Как и любая революционная секта, последователи КРТ знали, как заставить себя чувствовать и слышать, и знали, как изменить интеллектуальную погоду в уголке общества, не известном своим героизмом.
Чем больше мест, где ученые могли увидеть невидимый расизм, тем популярнее он становился.
Естественно, мало кто из тех, на кого направлена эта идеология, знал, что их ждет. Даже если бы они знали, им было бы трудно противостоять. Ведь одним из отличительных признаков CRT было то, что ее утверждения основывались не на доказательствах, как это можно было понять раньше, а, по сути, на интерпретациях и установках. Это ознаменовало значительный сдвиг в том, как люди должны были доказывать свои утверждения. Правила CRT, хотя и редко объявляли об этом, не нуждались в обычных стандартах доказательств. Если "жизненный опыт" человека можно было подтвердить, то вопрос о "доказательствах" или "данных" должен был отойти на второй план, если вообще отошел. Интерсекционалисты, выросшие в то же время, удобно пересекались с CRT. Эти люди, построившие теорию на утверждении, что все угнетения "пересекаются" и должны быть одновременно "решены", сделали этот скачок возможным. Внезапно стали появляться академические работы (наиболее известна Пегги Макинтош из Уэлсли), которые состояли не более чем из перечня утверждений. Все они были сделаны с позиции, которую нельзя было ни доказать, ни опровергнуть. Она просто утверждалась.
Если претензии предъявлялись коллегам или обществу в целом, достаточно было просто опираться на собственные представления. Если один человек приводил доказательства того, что Америка стала менее расистской, другой мог сказать, что он знает, что это не так. Почему? Его собственный "жизненный опыт" (как будто есть какой-то другой). Во многих
