исполнитель играет роль в соответствии с собственными знаниями о характере и жизни своего персонажа и воспоминаниями о других действах, на которых он присутствовал ранее. Бред мешает ему фантазировать по своей инициативе: он ведет себя так, как от него ожидают, он сам знает, что должен делать. Альфред Метро, анализируя развитие и природу припадка в культе воду, хорошо показал, что он включает в себя вначале сознательное желание субъекта пережить его, затем специальные приемы для его провоцирования и ритуальную стилизацию его хода. Роль, которую играют здесь внушение и просто симуляция, не подлежит сомнению; но обычно они как бы сами исходят из нетерпеливого желания будущего одержимого и служат ему средством, чтобы ускорить наступление одержимости. Они повышают его способность пережить ее. Они накликивают ее. Вызываемые ими потеря сознания, восторг и головокружение способствуют настоящему трансу, то есть вторжению бога. Это настолько явно походит на детскую
mimicry, что автор не колеблясь заключает: «Наблюдая некоторые такие приемы, чувствуешь желание сравнить их с поведением ребенка, который воображает себя, скажем, индейцем или каким-то животным и помогает полету своей фантазии какой-нибудь маскарадной одеждой или принадлежностями» [42]. Разница лишь в том, что здесь
mimicry – не игра: она приводит к головокружению, составляет часть религиозного мира и выполняет определенную социальную функцию.
Здесь мы подходим к общей проблеме, которую ставит ношение масок. Оно сопровождается также явлениями одержимости, причастности к миру предков, духов и богов. У своего носителя оно вызывает временный восторг и внушает ему, будто он переживает какое-то решительное превращение. Во всяком случае, оно способствует разгулу инстинктов, вторжению опасных и неодолимых сил. Вначале носитель, вероятно, не обманывается им, но затем поддается охватывающему его опьянению. С завороженным сознанием он всецело отдается расстройству, вызываемому в нем его же собственной мимической игрой. По словам Жоржа Бюро, «индивид больше не осознает себя, из глотки у него вырывается чудовищный вопль, крик зверя или бога, нечеловеческий возглас, чистая эманация боевой силы, первобытной страсти, беспредельных магических способностей, которые, как ему кажется, вселяются в него в этот миг» [43]. Он же упоминает о том, как возбужденно ожидают ряженых в недолгих африканских сумерках, как гипнотически звучит тамтам, а потом яростно врываются призраки, совершают гигантские прыжки на ходулях, выбегают из зарослей высокой травы в устрашающем смешении разнообразных звуков – свиста, хрипа и гудения ритуальных погремушек.
Здесь наличествует не только головокружение, порождаемое слепым, исступленным и бесцельным причастием к мировым энергиям, не только образное явление звериных божеств, которые потом возвращаются в свою тьму. Здесь еще и просто упоение от того, что сеешь вокруг страх и тревогу. А главное, эти явления призраков из загробного мира действуют как первичный механизм управления: маска носит институциональный характер. У догонов, например, была отмечена настоящая культура масок, которой пропитана вся публичная жизнь коллектива. Вообще, на этом элементарном уровне коллективной жизни следует искать пока еще зыбкие зачатки политической власти в мужских инициатических обществах с отличительными масками. Маска – это орудие тайных братств. Она служит для устрашения непосвященных и одновременно для сокрытия личности соратников.
Инициация – обряды перехода к мужеству – часто заключается в том, что новичкам раскрывают сугубо человеческую природу Масок. С такой точки зрения инициация – это атеистическое, агностическое, негативное воспитание. Оно раскрывает обман и заставляет сотрудничать с ним. До сих пор подростки пугались появления масок. И вот одна из них гоняется за ними с кнутом. Побуждаемые руководителем инициации, они хватают ее, скручивают, отнимают кнут, раздирают костюм, срывают маску – и узнают одного из старших представителей племени. Отныне они и сами переходят в другой лагерь [44]. Теперь они сами внушают страх. Вымазавшись белой глиной и сами надев маски, они пугают непосвященных, воплощая духов умерших; они мучают и обирают тех, кого поймают или же сочтут в чем-то виновными. Часто они так и остаются членами полусекретного братства или же проходят вторую инициацию, чтобы вступить в него. Как и первая инициация, она сопровождается жестокостями, болезненными испытаниями, иногда настоящей или притворной каталепсией, симуляцией смерти и воскресения. Как и первая инициация, она научает посвящаемых, что так называемые духи – всего лишь переодетые люди, а их замогильные голоса создаются особо мощными трещотками. Наконец, как и первая инициация, она дает им привилегию чинить всяческие утеснения в отношении непосвященного большинства. Каждое тайное общество имеет свой отличительный фетиш и маску-покровителя. Каждый член даже низшего по рангу братства верит, что маска-покровитель высшего братства – сверхъестественное существо, в то время как он хорошо знает, что представляет собой маска, защищающая его собственное братство [45]. У народов бечуана такого рода группа называется мопато, или тайна, по названию хижины, где происходит инициация. В нее входит буйная молодежь, свободная от обычных верований и разделяемых всеми страхов; своими устрашающими и жестокими действиями ее члены стремятся усиливать суеверный ужас обманываемых ими людей. Таким образом, головокружительный союз симуляции и транса порой оборачивается вполне сознательной смесью обмана и запугивания. Именно в этот момент из него и возникает особого рода политическая власть [46].
Разумеется, судьба этих ассоциаций различна. Бывает, что они специализируются в отправлении какого-либо магического обряда, танца или мистерии, но бывает также, что они наказывают за супружескую неверность, кражу, черную магию и отравительство. В Сьерра-Леоне известно общество воинов1, состоящее из местных отделений, которое выносит приговоры и приводит их в исполнение. Оно устраивает карательные экспедиции против непокорных деревень. Оно принимает меры к поддержанию мира и прекращению кровной мести. У народа бамбара на всех постоянно наводит ужас комо, «который все знает и за все карает», – своего рода африканский прообраз ку-клукс-клана. Таким образом, братства мужчин в масках поддерживают в обществе дисциплину, и можно без преувеличения утверждать, что головокружение и симуляция, или по крайней мере их непосредственные производные, устрашающая мимика и суеверный ужас, вновь оказываются уже не благоприобретенными элементами первобытной культуры, а поистине фундаментальными движущими силами, лучше всех других способными объяснить ее механизм. Иначе как понять, что маска и паника, как мы видели, присутствуют столь постоянно, причем совместно, тесно связанные друг с другом и занимая центральное место или на праздниках, образующих пароксизм в жизни данных обществ, или в их религиозно-магических практиках, или в еще нечетких формах политической организации, или даже выполняют важнейшую функцию во всех этих трех областях сразу?
Достаточно ли этого, чтобы утверждать, что переход к цивилизации как таковой требует постепенного устранения этого первенства сопряженных вместе іlinх'а и mimicry и замены его преобладанием в социальных отношениях
