у Духа своей матери; один из присутствующих накидывает на него одежду. Другие зрители высекают искры кремневым огнивом. Эти искры производят – вернее, они сами
суть – молнии, которые указывают путь магическому страннику сквозь тьму подземных областей.
Подобное сотрудничество шамана и зрителей постоянно отмечается в шаманизме. Но оно не специфично для него. Его можно обнаружить также в культе воду и вообще почти во всех экстатических действах. Собственно, оно практически необходимо. Ибо нужно защищать зрителей от возможного насилия со стороны обезумевшего шамана, защищать и его самого от его бессознательного неистовства, от последствий неловкого жеста, наконец, помогать ему правильно играть роль. Очень интересный в этом отношении вид шаманизма существует у цейлонского народа веддов. Шаман все время в предобморочном состоянии, у него тошнота и головокружение. Земля словно уходит у него из-под ног. Он поддерживает в себе состояние обостренной восприимчивости. Как отмечают К Г. и Бренда Селигман, «это заставляет его почти автоматически и, безусловно, без тщательного раздумья выполнять традиционные части пляски в их последовательном порядке. Кроме того, в правильном исполнении этих сложных фигур могут принимать важнейшее участие присутствующие, которые следят за каждым движением танцора, сознательно или бессознательно подсказывают ему и готовы удержать его, если он станет падать» [35].
Все здесь сплошное представление. Все здесь также и сплошное головокружение, экстаз, транс, судороги, а у главного исполнителя еще и финальная потеря сознания и памяти, ибо ему не следует знать, что с ним случилось и что он выкрикивал во время приступа. В Сибири шаманское действо обычно служит для исцеления больного. Шаман отправляется на поиски его души, которая блуждает где-то, похищенная или удерживаемая в плену неким демоном. Он рассказывает и разыгрывает перипетии этого возвращения жизненного начала владельцу. Другой прием состоит в том, чтобы высасывать недуг из тела пациента. Шаман приближается к нему и, в состоянии транса, прикасается губами к тому месту, которое духи указали ему как вместилище заразы. Через какое-то время он извлекает ее, неожиданно показывая присутствующим камешек, червя, насекомое, перо, кусочек белой или черной нитки, проклинает их, выталкивает ногой прочь или же зарывает в ямке. Иногда присутствующие вполне понимают, что шаман просто спрятал у себя во рту предъявляемый им предмет перед целительной церемонией, а теперь делает вид, будто извлек его из организма больного. Но они соглашаются с этим, говоря, что предметы эти служат лишь ловушкой или основой, на которую ловят и закрепляют яд. Возможно, даже вероятно, что и сам волшебник разделяет такое верование.
Во всяком случае, здесь, как и в других случаях, симуляция и доверчивость оказываются странно сопряженными между собой. Некоторые эскимосские шаманы требуют, чтобы их привязывали веревкой, дабы странствовать только духом, а иначе, по их словам, тело их тоже вознесется в небо и безвозвратно исчезнет. Верят ли они в это сами или же это просто прием для того, чтобы им верили другие? Во всяком случае, по окончании своего магического полета они мгновенно и без всякой помощи избавляются от своих пут – столь же таинственным образом, как братья Дэвенпорт в своем шкафу [36]. Этот факт удостоверен столь опытным этнографом, как Франц Боас [37]. Сходным образом Богораз записал на фонограф «отделяющиеся от тела» голоса шаманов-чукчей: они внезапно умолкают, а вокруг, словно из всех углов чума или откуда-то издалека, слышатся чьи-то нечеловеческие голоса. Одновременно происходят и различные феномены левитации или на землю сыплются камешки или деревяшки [38].
Такие явления чревовещания и иллюзионизма нередки в области, где одновременно проявляется и тенденция, связанная с психопатологией и с фокусничеством: человек не боится огня (держит во рту горящие уголья, берет руками раскаленное железо); поднимается босиком по лестнице с острыми ступеньками; колет себя ножом, нанося раны, из которых не течет кровь или которые тут же сами собой затягиваются. Очень часто в таких случаях недалеко до обычного фокусничества [39].
Это, однако, неважно: главное не определить соотношение – вероятно, очень различное – между сознательным притворством и реальным восторгом, а установить тесное и практически неизбежное взаимодействие головокружения и мимики, экстаза и симуляции. Собственно, такое взаимодействие – отнюдь не исключительное достояние шаманизма. Его можно обнаружить, например, в явлениях одержимости, берущих свое начало в Африке и распространенных в Бразилии и на Антильских островах под названием воду. Здесь также для достижения экстаза используют ритмический барабанный бой и заразительное движение. Прыжками и скачками обозначается отрыв души от тела. За изменением лица и голоса, потением, утратой равновесия, спазмами, обмороком и мертвой неподвижностью следует настоящая или симулируемая утрата памяти.
Но сколь бы резким ни был такой припадок, он всецело развертывается, как и приступ шаманизма, в строго ритуальном порядке и в соответствии с заранее известной мифологией. Все действо выглядит как драматическое представление, одержимые оказываются ряжеными. Они носят на себе атрибуты вселяющихся в них богов и подражают их характерным поступкам. Тот, кто воплощает крестьянского бога Заку, надевает соломенную шляпу, сумку через плечо и курит трубку-носогрейку; другой, которого «оседлал» морской бог Агуэ, машет веслом; тот, кого посетил змеиный бог Дамбаллах, ползает по земле, словно пресмыкающееся. Таково общее правило, у других народов отмеченное еще четче. Одним из лучших документов по этому вопросу остаются комментарии и фотографии Тримерна [40], связанные с культом бори в мусульманской Африке, распространенном от Триполитании до Нигерии; этот полунегритянский, полуисламский культ почти по всем пунктам тесно сближается с воду, если не в мифологии, то в обрядовой практике. Дух Малам аль-Хаджи является ученым паломником. Одержимый, в которого он вселяется, притворяется дрожащим старцем. Он шевелит пальцами, как будто перебирает правой рукой четки. Он читает воображаемую книгу, держа ее в левой руке. Он горбится, покашливает, на вид совсем хилый. Он присутствует на свадьбах, одетый в белое. Исполнитель одержимого Макадой ходит голым, прикрываясь одной лишь обезьяньей шкурой, измазанный всякими нечистотами и с удовольствием поедая их. Он скачет на одной ноге и изображает совокупление. Чтобы избавить его от власти бога Макада, ему в рот засовывают луковицу или помидор. Нана Айша Карама является причиной глазных болезней и оспы. Женщина, изображающая ее, носит бело-красную одежду. На голове у нее повязаны сразу два платка. Она хлопает в ладоши, бегает туда-сюда, садится на пол, чешется, сжимает руками голову, плачет, если ей не дают сахару, пляшет, чихает [41] и исчезает.
Как в Африке, так и на Антильских островах публика поддерживает исполнителя, подбадривает его, подает ему традиционные принадлежности олицетворяемого им божества, в то время как сам
