инструмента, о котором он только с момента своей инициации узнал, что он существует, как выглядит, как и для чего применяется. Теперь для него это безобидная, сугубо человеческая обиходная вещь – но лишь постольку, поскольку он сам держит его в руках и пользуется им, чтобы устрашать других. Торжество притворства: симуляция приводит к одержимости, которая уже является непритворной. После вызванного ею бреда и неистовства лицедей вновь приходит в сознание, подавленный и изнуренный, сохраняя лишь смутно-неясное воспоминание о том, что происходило в нем самом без его осознанного участия.
Сообщниками этого припадка священных конвульсий является вся группа. Во время празднества пляска, церемониал и мимика суть лишь вступление. Эта прелюдия предвещает массовое возбуждение, которое непрерывно нарастает. Симуляция сменяется головокружением. Как сказано в Каббале, играя в призрака, можно им стать. Женщинам и детям под страхом смерти запрещается присутствовать при изготовлении масок, ритуальных костюмов и разного рода приспособлений, которые затем используются для их устрашения. Но как же они могут не знать, что перед ними просто маскарад и искусственная фантасмагория, где скрываются их же собственные сородичи? Однако они поддаются иллюзии, ибо социальные правила требуют ей поддаваться. Кроме того, они поддаются ей искренне, ибо воображают – как, впрочем, и сами участники обряда, – что эти последние сами превратились во вселившиеся в них сверхъестественные силы, одержимы ими. Чтобы отдаваться существующим лишь в их собственных верованиях духам, чтобы внезапно ощущать на себе их грубую хватку, исполнители должны призывать, притягивать их, сами себя подталкивать к полному расстройству чувств, которое и сделает возможной странную иллюзию. С этой целью они пользуются множеством уловок, ни одна из которых не кажется им чем-то подозрительным: здесь и посты, и наркотики, и гипноз, и монотонная или пронзительная музыка, и громкий шум, пароксизмы криков и суеты; опьянение, вопли и прыжки производят одно общее воздействие.
Празднество, расточение запасов, собранных в течение длительного периода, бесчинство, ставшее правилом, переворот всех норм благодаря заразительному присутствию ряженых – все это делает коллективное головокружение вершинной точкой общественной жизни. Оно представляет собой глубинную основу, объединяющую вообще-то не очень прочное общество. Она укрепляет социальную сплоченность, которая слаба и непрочна и с трудом поддерживалась бы без таких периодических взрывов, которые сближают, собирают вместе и делают сопричастными индивидов, в остальное время почти сплошь поглощенных домашними заботами и сугубо частными делами. Эти обыденные заботы очень слабо влияют на их первобытное сообщество, где почти неведомо разделение труда и каждая семья привыкла обеспечивать свое прожитие в условиях практически полной автономии. Маски – это и есть настоящие социальные узы.
Вторжение этих призраков, исходящие от них транс и неистовство, опьянение переживаемым или внушаемым друг другому страхом находят момент высшего выражения в празднестве, но присутствуют и в обычной жизни. Нередко политические или религиозные институты основываются именно на чарах, порождаемых этой ошеломительной фантасмагорией. Посвящаемые в них страдают от суровых лишений, выносят тяжкие мучения, проходят жесточайшие испытания, лишь бы добиться видений, галлюцинаций и спазмов, в которых им откроется дух-покровитель. Они навсегда остаются осенены им и верят отныне, что могут полагаться на его покровительство, которое они считают – вернее, считают окружающие их – непогрешимо-сверхъестественным, навлекающим неисцелимый паралич на того, кто осмелится на кощунство.
Конечно, по своим элементам эти верования бесконечно разнообразны. Их констатируют бесчисленно, невообразимо много. Однако почти во всех, где больше где меньше, четко проявляется одно и то же сообщничество между симуляцией и головокружением, так что одно влечет за собой другое. За разнообразием мифов и обрядов, легенд и ритуалов, несомненно, скрывается одна и та же движущая сила. Стоит присмотреться, и во всем этом с неутомимой монотонностью проявляется взаимосвязь двух факторов.
Впечатляющей иллюстрацией служит явление, называемое шаманизмом. Как известно, так обозначают сложный, но четко выделяемый и легко опознаваемый феномен, наиболее значительные проявления которого были отмечены в Сибири и вообще в поясе северных стран и народов. Его можно также встретить на берегах Тихого океана, особенно на северо-западе Америки, у индейцев арауканов и в Индонезии [33]. При всех местных различиях он всегда заключается в некоем остром припадке, временной потере сознания, когда шаман становится вместилищем одного или нескольких духов. При этом он осуществляет магическое путешествие в иной мир, рассказывая о нем и изображая его жестами. В разных конкретных случаях экстаз может достигаться с помощью наркотиков, галлюцинаторного гриба-агарика [34], пения и конвульсивного дергания, барабанного боя, бани, курения ладана или конопли, а также самогипноза, всматривания в пламя очага, пока не закружится голова.
Обычно шамана выбирают благодаря его психопатическим наклонностям. Кандидат в шаманы, предназначенный к этому либо по наследству, либо по своему темпераменту, либо по какому-то чудесному знамению, ведет уединенную и дикую жизнь. Как вспоминают, у тунгусов он должен был питаться животными, которых поймает зубами. Откровение, делающее его шаманом, происходит вследствие своеобразного припадка – для него это как бы соизволение переносить другие такие припадки и гарантия их сверхъестественного характера. Это намеренно провоцируемые представления, где почти по сознательному приказу происходит «профессиональная истерия», как ее справедливо назвали. Она проявляется только во время шаманских действ и обязательно в них присутствует.
Во время инициации Духи расчленяют тело шамана, а затем составляют его заново, вставляя в него новые кости и жилы. Это сразу же дает ему возможность странствовать по загробному миру. В то время как его тело лежит бездыханным, сам он посещает небесный и подземный миры. Он встречается с богами и демонами. От общения с ними он получает свою магическую силу и ясновидение. Во время своих действ он совершает такие путешествия вновь. В плане іlinх'а переживаемый им транс нередко доходит до полной каталепсии. Что же касается mimicry, то она проявляется в пантомиме, которой предается одержимый. Он подражает крику и поведению сверхъестественных животных, перевоплощаясь в них: ползает как змея, рычит и бегает на четвереньках как тигр, подражает нырянью уток или машет руками, словно птица крыльями. Его преображение обозначается костюмом: он сравнительно редко пользуется звериными масками, но украшает себя перьями или головами орла или совы, которые позволяют ему магически взлетать к небосводу. Тогда, несмотря на тяжелое облачение, которое весит до пятнадцати килограммов из-за нашитых на него железных украшений, он подпрыгивает вверх, показывая, что высоко взлетает. Он кричит, что видит огромные пространства земли. Он рассказывает и изображает приключения, происходящие с ним в мире ином. Он жестами представляет свою борьбу со злыми духами. Под землей, в царстве Тьмы, ему так холодно, что он дрожит и ежится. Он просит себе теплую одежду
