И Толстой пришел к выводу, который подтолкнул его к созданию «Азбуки» и книг для детского чтения.
«Может быть, — писал он, — есть переходная литература, которой мы не признаем только по недостатку знания; может быть, изучение книг, ходящих в народе, и взгляд народа на эти книги откроют нам те пути, которыми люди из народа достигают понимания литературного языка» (8, 60).
Проблему детского чтения Толстой связывал с двумя условиями восприятия текста — с доступностью и занимательностью. Они лежат в основе любви к чтению, пробуждают интерес к книге и ее содержанию, а в дальнейшем становятся базисом для продолжения глубинного литературного образования.
«Понятно и занимательно». В контексте раздумий Толстого эти требования к детской литературе далеки от культа примитивизма и потворства низкому эстетическому вкусу. Напротив, предъявив их, писатель поставил вопрос о важности пробуждения в детях внутренней любовной потребности «знания литературного языка» и такого эстетического вкуса, который позволил бы ребенку безошибочно отличать истинно художественное произведение от низкосортной литературы. За понятностью и занимательностью стоят ясность чувств и мыслей, простота, доступность, но отнюдь не упрощенчество. Не та простота, которая хуже воровства, а та, которая, как писал А. Белый, «чем проще, тем бездоннее; ясно — а дна нет: только ясность глубины» [30] (курсив А. Белого. — В. Р.).
Итак, для понимания серьезной художественной литературы необходимы произведения переходные, базирующиеся на детском мироощущении и доступной ребенку языковой практике.
Та же задача была поставлена и в связи с работой над народными рассказами, адресованными взрослым людям: писать на доступном простому крестьянину языке. Чтобы осуществить этот замысел, Толстой несколько лет к ряду, разъезжая по городам и селам России, записывал отдельные словечки, диалоги простых людей, пословицы и поговорки, загадки; читал много книг о нравах и быте крестьян, священные книги, включая жизнеописания святых, но главное — почти каждодневно встречался с рабочими людьми городов и деревень, беседовал с ними, принимал живое участие в их судьбе, помогал им духовно и материально.
И все это ради того, чтобы решить проблему колоссальной важности — проблему эстетической и нравственной отзывчивости простых людей на художественное произведение. Не боясь быть отвергнутым, непонятым, осмеянным, Толстой, видя пропасть между народом и интеллигенцией, не просто перешел на сторону первого, а принял на себя обязательство увидеть мир глазами простого мужика и простой бабы, глазами крестьянского мальчика, городского ремесленника, разорившихся купца или помещика, торговки с базара (посади их слушать девятую симфонию Бетховена или начни им читать «Идиота», и через пять минут они разбегутся). Важно было понять, в чем причина массового отторжения шедевров искусства людьми, умными и талантливыми, трудолюбивыми и в большинстве своем расположенными к добру и естественному восприятию красоты.
Проблема, поставленная Толстым, необычайно актуальна сегодня — в растленный век, в век «власти тьмы», рыцарей чистогана. Литературные вкусы подавляющего большинства — от детей до старцев, говоря словами Пушкина, «грубо площадны». Похоже, классику и понаслышке едва ли знают. Если читают, то, как правило, «чтиво». «Занимательность» совсем иного толка завладела людьми.
Собственно, схожая ситуация была и в конце XIX века. Народ забавлялся низкопробной литературой, отдавая себя во власть самых невероятных, придуманных для забавы и назидания произведений.
Вот один из примеров. И. Д. Сытину некто принес рассказ «Страшный колдун». Просмотрев его, издатель решил выпустить пробный тираж в 3000 экземпляров, после молниеносного успеха этого издания тираж был доведен до 90 000 экземпляров. Рассказ оказался не чем иным, как варварски адаптированным под лубочную литературу произведением Гоголя «Страшная месть».
Настоящая художественная литература крайне редко доходила до крестьян и рабочих.
В конце 1882 г. Толстой получил письмо, приведшее его «в сильнейшее волнение». В нем Христина Даниловна Алчевская, просветитель, педагог, основатель в Харькове женской воскресной школы, приводила отзывы ее учениц на толстовскую легенду «Чем люди живы». Она спрашивала у писателя, стоит ли опубликовать отдельным изданием отзывы учительниц и учениц на те или иные книги. Толстой пришел в восторг от этой идеи.
«Сколько раз я замечал в своей практике, — писал он Х. Д. Алчевской, — все хорошее, все правдивое, гармоничное, меткое запоминается и передается; все фальшивое, накладное, психологически неверное пропускается или передается в ужасающем безобразии. Кроме того, пересказы эти драгоценны по отношению к русскому языку, которому мы только начинаем немножко выучиваться. <…> Я так люблю это дело, и письмо ваше так расшевелило во мне старые дрожжи. <…> Очень благодарю вас за ваше письмо и желаю успеха вашему прекрасному делу» (63, 109–110).
Книга «Что читать народу?», рекомендованная Толстым, вышла в январе 1884 г. Это был том в 785 страниц, набранных мелким шрифтом. Он состоял из нескольких отделов: духовно-нравственный, литературный, естествознание, сельское хозяйство, медицина, история и др. Особый раздел посвящался художественной литературе — как русской, так и зарубежной. Толстой внимательно просмотрел все разделы и в процессе чтения у него, как он признавался сам, родилась идея издания книг для народа.
«Мы, — говорил он позже в беседе с Х. Д. Алчевской, — задались целью ответить на вопрос, поставленной вашей разумной книгой, — что читать народу. Она — ваша книга — дала нам эту мысль, так и знайте…» [31].
С февраля 1884 г. мысль о книжном просвещении народа, и не только народа, овладела Толстым. Он делится с ней в письмах к С. А. Толстой, В. Г. Черткову, с которым недавно познакомился. В Москве в хамовническом доме неоднократно собирает единомышленников и на одном из совещаний знакомит их со своей речью о народных изданиях (опубликована она будет только в 1933 г.) [32].
Текст речи — сырой как по мысли, так и по форме выражения, но есть в нем то, что не может не привлекать издателей и идеологов издательского дела сегодня.
Толстой обозначает конфликт между двумя сторонами книжного дела:
«Сочинителей, составителей, издателей народных книг теперь бездна, но как было и прежде, так и теперь еще не установилось правильное отношение между читателями из бедного народа и сочинителями и издателями. Как прежде чувствовалось, что тут что-то не то, так и теперь, несмотря на то, что масса книг издается для народа, чувствуется, что если не все эти книги, то большинство не то, что сочинители, составители и издатели не достигают того, чего хотят, и читатели из народа не получают того, чего хотят.
<…> Сытые не знают, что давать, пробуют то то, то другое, и голодные, несмотря на свой голод, отворачивают носы от того, что им предлагают <…>
Мы так привыкли к этому, что для народа сойдет то, чего мы не едим, что многие, и я в том числе, и не замечаем всю нелепость такого суждения. То, что для нас, десятков
