тысяч, не годится, то годится для миллионов, которые теперь сидят с разинутыми ртами, ожидая пищи.
<…> …главное: надо признать то, что для того, <чтобы давать другим, надо знать, что то, что мы даем, хорошо и нужно. Надо признать, что мы сами невежественны, что нам не учить надо какой-то народ, отдельный от нас, а что нам всем надо учиться, и чем больше, тем лучше, и чем в большей компании, тем лучше.>
<…> Пускай исчезнет прежде всего это искусственное деление: народ и не народ, интеллигенция <…> будет учиться не в маленьком классе, у маленького учителя, а вместе в миллионном классе у великого векового учителя, и будет учить не десяток приготовленных студентов в маленькой аудитории, а миллионы всех читающих. Эта-то общность учения и будет главным ручательством его существенности, будет проверкой, откидывающей все ложное, искусственное, временное» (25, 523–528; курсив Толстого. — В. Р.).
На совещаниях были обсуждены организационные и финансовые вопросы, связанные с учреждением издательства «Посредник». Все намеченные к изданию книжки должны были получить одобрения Толстого.
Земский деятель Р. А. Писарев после одного из таких совещаний писал В. Г. Черткову:
«Толстой продолжает находиться в том же живом настроении, и возвратившись из деревни он с большим еще интересом относится к вопросу об издании доступных для грамотного люда книг. Он задается издавать такого рода книги, которые имеют вечное, мировое значение, и при этом не имея в виду лишь один народ, но вообще всех, исходя из той точки зрения, что эти творения должны быть читаны всеми и одинаково для всех будут понятны» (25, 876).
Казалось бы, замысел ясен, благороден, просветительство неказенное, разум, так важный для просвещения, торжествует, и все же есть то, что настораживает.
Во-первых, главный ограничитель — одобрение Толстого. Самобытный писатель, самобытный мыслитель, самобытный просветитель. Особый эстетический вкус, а потому многое из того, что являло собой подлинное художество, осталось за рамками издательской деятельности. Но справедливости ради надо сказать, что здесь господствовал не только указующий перст Толстого, но и ощущалась твердая рука догматика В. Г. Черткова, руководившего «Посредником» с 1884 по 1997 г. Именно он воспротивился напечатать в «Посреднике» пять сказок М. Е. Салтыкова-Щедрина. И это после того, как Лев Толстой в начале декабря 1885 г. обратился к Щедрину с просьбой поддержать деятельность молодого издательства.
«Очень был рад случаю, дорогой Михаил Евграфович, хоть в несколько официальной форме выразить вам мои искренние чувства уважения и любви <…>
Пишу вам о деле вот каком: может быть, вы слышали о фирме „Посредник“ и о Черткове. Письмо это передаст вам В. Г. Чертков и сообщит вам те подробности об этом деле, которые могут интересовать вас. Дело же мое следующее: с тех пор, как мы с вами пишем, читающая публика страшно изменилась, изменились и взгляды на читающую публику. Прежде самая большая и ценная публика была у журналов — тысяч 20 и из них большая часть искренних, серьезных читателей, теперь сделалось то, что качество интеллигентных читателей очень понизилось — читают больше для содействия пищеварению, и зародился новый круг читателей, огромный, надо считать сотнями тысяч, чуть не миллионами. Те книжки „Посредника“, которые вам покажет Чертков, разошлись в полгода в ста тысячах экземпляров каждая, и требования на них все увеличиваются. Про себя скажу, что, когда я держу корректуру писаний для нашего круга, я чувствую себя в халате, спокойным и развязным, но когда пишешь то, что будут через год читать миллионы и читать так, как они читают, ставя всякое лыко в строку, на меня находит робость и сомнение. <…> У вас есть все, что нужно — сжатый, сильный, настоящий язык, характерность, оставшаяся у вас одних, не юмор, а то, что производит веселый смех, и по содержанию — любовь и потому знание истинных интересов жизни народа. В изданиях этих есть не направление, а есть исключение некоторых направлений. Но я напрасно говорю это. Мы называем это так, что мы издаем все, что не противоречит Христианскому учению; но вы, называя это, может быть, иначе, всегда действовали в этом самом духе, и потому-то вы мне и дороги, и дорога бы была ваша деятельность, и потому вы сами всегда будете действовать так. Вы можете доставить миллионам читателей драгоценную, нужную им и такую пищу, которую не может дать никто, кроме вас» (63, 307–308).
Второе, что может вызывать чувство раздраженности, это часто встречаемая установка на «должен» и нивелировка читателя. Книги «должны быть читаны всеми и одинаково для всех будут понятны».
Есть и третий грех в постановке проблемы «Книга и читатель» — заданная тенденциозность, которая в итоге лишает человека права выбора.
Спорным может показаться и сам подход к тексту — его подгон под восприятие массового читателя: вольное обращение с переводной литературой, изъятие из отечественных текстов мест, якобы не понятных читателю, сокращение текстов. Такая позиция редакции во главе с Чертковым отшатнула от «Посредника» многих видных писателей. Крайне скудно была представлена и поэзия. Видимо, друзья Толстого, зная его скептическое отношение к ней, пытались угодить ему.
Толстой не мог не видеть этих недостатков. В письмах к друзьям, деятелям, занимавшимся делами «Посредника», он не раз обращался с просьбой, пожеланиями преодолеть узость издательской позиции.
Ноябрь — декабрь 1885 г.
Л. Н. Толстой В. Г. Черткову:
«Переделывать повести иностранные, как „Eugénie Grandet“, на русские нравы значит лишать эти повести интереса знания быта не русского и, главное, реальности. А лучше в выносках или в тексте делать разъяснения — чуждых обычаев и условий. <…>
Диккенса роман „Bleak Hose“ или „Little Dorrit“ попробовать перевести весь с комментариями непонятного и с исключениями того, на что укажет опыт чтения рукописи в школах взрослых. Стоит того попытать это, и именно на Диккенсе, передать всю тонкость иронии и чувства — выучить понимать оттенки. Для этого нет лучше Диккенса…» (85, 286–287).
17–18 июля 1886 г.
В. Г. Черткову:
«Вчера получил ваше письмо с статьями Стаховича (отредактированные Чертковым рассказы В. Гюго „Жаба“ и „Бедняки“. — В. Р.). Вы спрашиваете: стоит ли того заниматься вам таким исправлением? Не стоит. Ваше изложение проще, но и в вашем есть недостатки не в форме, главное, а в содержании» (85, 375).
Январь 1887 г.
«Дорогой друг, Владимир Григорьевич, — писал он Черткову, предложившему внести ряд изменений в лесковский текст „Сказание о Федоре-христианине…“. — Сейчас получил посылку — рукописи и статью Лескова. Статья Лескова кроме языка, в котором чувствуется искусственность, превосходна. И по мне ничего в ней изменять не надо, а все средства употребить, чтобы ее напечатать у нас как есть. Это превосходная вещь» (86, 18).
