русских годы пригоняли в Нижнеколымск оленей, которые распределялись между бедствующими нижнеколымскими семьями. Известно, например, что в 1866 г. один чукча пожертвовал нижнеколымцам 130 оленей (Трифонов А., 1872. С. 166). Оседлые долганы-рыболовы Южного Таймыра нередко спасали от голодной смерти кочевых долган-охотников, когда от тех отворачивалась охотничья удача (Миддендорф А. Ф., 1878. С. 693).
Юкагиры, занимаясь охотничьим промыслом, оставляли начертанные на бересте карты своих последующих маршрутов с тем, чтобы в случае нужды другие охотники могли легко их отыскать. Если какому-нибудь охотничьему коллективу не посчастливится на промысле и ему грозит голодная смерть, он первым делом бросается туда, где оставляли маршрутные карты, и, отыскав их, по верным следам гонится за другой охотничьей группой, «находит, а часто вместе с этим находит и свое избавление от неминуемой смерти» (Шаргородский С., 1895. С. 147).
Сибирские аборигены считали, что родовая и межродовая взаимопомощь является священным законом тайги и тундры, веря при этом, что он действует и в диком животном мире, — впрочем, не без некоторых оснований. Этот закон срабатывал, в частности, во время миграции белок из мест, пораженных бескормицей, в более богатые кедровые угодья. «Сначала, — сообщает известный ученый-природовед Д. Садовников, — в этом направлении летит роньжа (ореховка) (кедровка. — М. К.), а за нею бежит белка; реки и озера не служат для нее препятствием: она смело бросается в волны, иногда достигая противоположного берега, иногда погибая. Интересно отметить, что проходя через материк, она втыкает на сучья грибы, которые и служат пищею сзади идущим» (Садовников Д., 1909. С. З).
Старые якуты рассказывают: когда мороз скует льдом водоемы, жеребец-вожак выводит лошадей пробивать прорубь для водопоя. Участвуют в этом лишь взрослые особи, обычно самцы. Бьют копытом лед по очереди, периодически сменяя друг друга. После того как прорубь готова, утолять жажду первыми допускают маток с жеребятами.
Но вернемся к людям. Строгие этические нормы, фиксирующие великое уважение к себе подобным и к окружающему миру, соблюдались и по отношению к врагам. Считалось безнравственным, ведя войну, поголовно истреблять побежденных. В остяцком героическом сказании братья-богатыри из городка Кары-поспат, мстя братьям-богатырям из городка Эмдер за изменническое нарушение сватовских правил, убивают их, но щадят одного, чтобы их «город не остался без имени», т. е. чтобы эмдерский богатырский род не исчез с лица земли (Патканов С., 1892. С. 95). Убившего много врагов богатыря Эдель-вея из одноименного юкагирского сказания дух земли наказал потерей богатырской силы и физическими муками. Все это лишний раз подтверждает, что сибирские аборигены-язычники не отделяли свою жизнь от жизни вообще. «Искоренение» противоречит Природе, а потому противоестественно и греховно.
Ниже я хочу рассмотреть материалы о почитании сибирскими аборигенами отдельных животных, носившем, как правило, характер культа, причем далеко не всегда тотемического.
Самое почитаемое животное в сибирской тайге — медведь. Он занимает одно из ведущих мест в изобразительном искусстве местных племен и народов. Наиболее ранние из известных мне достоверных каменных культовых изображений этого зверя относятся к неолиту-энеолиту. Адреса находок — Васьковское неолитическое кладбище (Кемеровская обл.), Самусьский и Старомусульманский энеолитические могильники (район Томска) и др. Кроме каменной, известна глиняная, костяная и деревянная (Горбуновский торфяник рядом с Нижним Тагилом; голова из дерева; энеолитический комплекс) скульптура.
Почти наверняка медвежьи фигурки изготовляли и в донеолитическое время, но, скорее всего, из органического материала (дерево, кость), поэтому в большинстве своем они не дошли до нас. В этой связи чрезвычайно интересна вырезанная из позвонка шерстистого носорога скульптурная головка медведя, найденная на верхнепалеолитической стоянке Тобалга в Забайкалье (дата стоянки определена по костным останкам: 27200±300 и 34800±2100 лет назад).
Находки петроглифических изображений медведя на территории Сибири сравнительно редки и связаны преимущественно с «миром неолитического искусства» (Окладников А. П., Мартынов А. И., 1972. С. 182, 183; Черемисин Д. В., 2000. С. 21).
В бронзовом и железном веках к каменным, глиняным, костяным и деревянным изображениям медведя добавились медные и бронзовые. Большинство медно-бронзовой пластики происходит из культовых памятников железного века — кладбищ, жертвенных мест, святилищ. Помимо скульптурных изображений, встречаются гравированные рисунки медведя, преимущественно на бронзовых бляхах и зеркалах. Петроглифические «портреты» медведя постнеолитического времени обнаружены на уральских, Томской, Пегтымельской (Чукотка) писаницах, а также на Алтае и в разных местах Восточной Сибири (Широков В. Н., 2000; Черемисин Д. В., 2000). Менее выразительные, а потому спорные изображения медведя (?) на каменных отщепах известны в пред- и ранненеолитических комплексах Дальнего Востока (Таборев А. В., 2000). Эпохально-хронологическая привязка большинства названных петроглифических сюжетов весьма затруднительна. По мнению специалистов, самые ранние из известных на Урале и в Сибири наскальных изображений медведя едва ли уходят глубже неолитической эпохи.
Медведь поражал людей не только силой, но и «человекоподобием». Он умеет ходить на задних лапах и вообще ведет себя «по-человечески». Если верить остяцким и селькупским бывальщинам, медведь при случае находит лесину и пользуется ею как рычагом при переворачивании колоды. Присмотрев еще летом подходящую берлогу, медведь замечает облюбованное место, заламывая вершину ближайшего деревца; путая следы перед залеганием, он, если возможно, подходит к своему лежбищу по лежащему в воде бревну. Лакомящийся малиной медведь иногда таскает с собой чурбан для трамбования болотных кочек. Кроме этого, сибирские аборигены приписывают медведю качества, в действительности ему не свойственные: способность понимать человеческую речь, обыкновение красть женщин, сожительствовать с ними и даже иметь от этого потомство.
Коренные жители Сибири избегали называть медведя его настоящим именем, а употребляли заместительные выражения: «отец», «лесной богатырь», «священный зверь», «урманный старик» и т. п. Остяк не говорил: «Мы застрелили медведя» или «Мы сняли с него шкуру», а почтительно сообщал: «Священный зверь скончался» или «Мы сняли с лесного князя его священную малицу».
Клятва на медвежьей шкуре и особенно на медвежьей голове считалась самой крепкой и нерушимой; она исполнялась в качестве официальной присяги сибирских князьцов на верность русскому царю. Клык и коготь медведя хранились как обереги и талисманы. У остяков медвежий клык подвешивался над зыбкой или надевался на шею ребенку. Ненцы носили клык медведя на поясе и считали, что он оберегает от злых духов и приносит удачу в охоте. Потребность в медвежьих клыках была так велика, что южные ненцы покупали их у северных, которые жили в местах, более богатых (белыми) медведями (Хомич Л. В., 1966. С. 117). Тунгусы, по свидетельству А. Золотарева, «держат при себе некоторые части медведя, которые обладают способностью отгонять всяких злокозненных духов, покушающихся на жизнь и здоровье тунгуса» (Золотарев А., 1934. С. 26).
Культ медведя ярче всего проявился в Медвежьем празднике. В Северной Азии
