Холостые деревья растут в одиночестве (Грачёва Г. Н., 1983. С. 34, 35). У восточных хантов «падение дерева предвещало скорую смерть тому, кто это увидел или услышал. Надо было найти упавшее дерево и отрубить его вершину» (Кулемзин В. М., 1984. С. 116). По представлениям нанайцев, если человек внезапно умер, значит, только что где-то в тайге упало его дерево («морсо»). Некоторые нанайские шаманы знали, где растет дерево каждого человека (Смоляк А. В., 1991. С. 110).
В. Н. Чернецов наблюдал у хантов рода Орла такой посвятительный ритуал: юношу, когда он достигал определенного возраста, вели на священное родовое место и заставляли влезть на дерево, где обитал «крылатый предок» рода. Старики читали заклинания, в основном в виде добрых пожеланий. После этого юноша спускался вниз и ступал на землю уже полноправным членом рода (Чернецов В. Н., 1959). Эти действия символизировали второе рождение, переход в новое качественное состояние.
Самым опасным для рода было падение родового священного дерева, ибо это предвещало великие несчастья всему роду, вплоть до полной его гибели. Зная это, неприятель во время войны стремился в первую очередь уничтожить священное дерево враждебного рода. Во избежание такой опасности родовые святилища обычно основывали в тайных местах, окружали ловчими ямами и сторожевыми луками. Посещать их имели право лишь мужчины рода, поскольку жены всегда были чужеродками. Дочери по выходе замуж переселялись в другой род, вслед за чем как бы приобретали чужеродный статус и в своем роде, и в роде мужа. Поэтому и дочерям (за редчайшим исключением) нельзя было доверять наиболее сокровенных родовых тайн. Более всего оберегаемы были секреты, касающиеся мифического родового дерева душ. Связь с ним мог поддерживать лишь родовой шаман или иное доверенное культовое лицо.
Этнографические материалы говорят о том, что наиболее почитаемым деревом у сибирских народов была береза. Она считалась священной у хантов, манси, селькупов, кетов, алтае-саянских народов и др. Видимо, столь распространенное почитание березы объясняется тем, что она была самым щедрым и полезным деревом: из бересты делали посуду, малые лодки-берестянки, ею покрывали летние чумы, в нее завертывали покойников; березовый сок считался вкусным и полезным напитком, березовый гриб (чага) являлся у сибирских аборигенов универсальным лечебным средством и т. д. Белый цвет березы связывался с чистым, светлым, добрым началами. По мнению кетов, береза была любимым деревом добрых духов; злые духи садились не на березу, а на пихту и ель (Анучин В. И., 1914. С. 17, 18).
«При приношении жертвы Торуму — белому Богу, — писал И. Н. Глушков о чердынских вогулах, — животное выбирается белой масти, а из деревьев, необходимых при жертвоприношении — береза, как имеющая белый цвет коры» (Глушков И. Н., 1900. С. 71, 72). Шорцы и алтайцы прежде отмечали в мае весенний праздник березы, используемые во время которого предметы были березовыми. Праздник проходил в березовой роще под навесом из березовых кольев. Даже блюдо, на котором подавали мясо жертвенного коня, было сплетено из березовых прутьев (Завалишин И. И., 1865. 4. 2. С. 205–207). Культовый инвентарь якутов также изготовлялся почти исключительно из березы; интересно, что при камлании якутский шаман иногда держал вместо бубна березку (Попов А. А., 1949. С. 291). В юрте посвящаемого шамана у бурят устанавливали большую березу, корни которой помещались в земле, а верхушка выставлялась в дымовое отверстие. Береза оставалась в юрте навсегда и служила отличительной чертой жилища шамана (Михайловский В. М., 1892. С. 75–77).
Наряду с березой отдельные родовые группы почитали родовые священные деревья. Так, остяки в зависимости от родовой принадлежности и конкретных ритуальных обстоятельств поклонялись березе, кедру, сосне. У селькупов, кроме березы, священными деревьями были кедр и лиственница. Березу считали священной все алтайцы, но в то же время каждый род (сеок) имел свое особое священное дерево-ель, березу, сосну, осину. Видимо, нечто подобное было в прошлом и у хакасов: до недавнего времени каждый хакасский род изготовлял гробы для своих покойников из древесины определенной почитаемой породы деревьев (Чанчибаева Л., 1978. С. 94).
Особенно строгими были запреты, регулирующие поведение близ святилищ и кладбищ. У обских угров там запрещалось не только охотиться, шуметь, мять траву, копать ямы, но также отталкиваться от земли посохом и лыжной палкой, касаться дна реки веслом при гребле и пр. Такие «закрытые зоны», помимо их культово-ритуальной предназначенности, выполняли роль своеобразных заповедников, где ничто не нарушало естественную жизнь промысловых животных, способствуя их размножению и расселению на соседние территории.
Практически все населявшие территорию нынешней России язычники верили, что ночью земля, вода, лес нуждаются, как и все живое, в сне и отдыхе. Поэтому беспокоить их в это время (нарушать тишину, зря топтать землю, плыть на лодке, черпать воду из реки или озера) считалось серьезным проступком. Лишь мертвые вправе трудиться ночами, поскольку являются темными существами, а ночь считается у них днем.
Чуваши и некоторые восточные финноязычные группы устраивали земле особые «каникулы» — между весенней пахотой и началом сенокоса. В этот период всячески оберегался покой земли, ей давали возможность отдохнуть и набраться сил. «Тогда, — описывает этот обычай очевидец, — невозможно ни пошевелить земли, ни выдернуть кол из земли или вбить кол в землю; нельзя не только выдернуть траву из земли, но даже косить траву с земли. Одним словом, пользоваться землею возможно только так: ходить по ней, сидеть и спать на ней. Даже пинать ногою кочку не должно» (Сухарев П., 1881. С. 41).
В последнем разделе предыдущей главы я в весьма темных красках обрисовал жестокие обычаи урало-сибирских аборигенов в отношении калек, стариков, заразных больных и пр. Однако не следует думать, что подобные проявления были превалирующими и определяющими. То же самое стремление «оздоровить» общество породило у сибирских народов ряд обычаев, которые даже с точки зрения истинно христианского человеколюбия носили более чем гуманный и самый что ни на есть богоугодный характер.
В конце XVIII в. священник П. Любарских писал о вогулах: «Если при всех его усильных в промысле стараниях… не удастся ничего словить…, в таком случае, не обинуясь, идут питаться в ту юрту, которою хозяин возвратился с охоты с добычею, и съедают оную все вместе без всякого расчету, равно как бы и сами в ловле оныя участвовали» (Любарских П., 1792. С. 76).
Тунгусские и ламутские семьи, лишившиеся оленей, зимой распределялись по юртам якутов, которые кормили их, — правда, не всегда бескорыстно (Иохельсон В., 1895. С. 146). Нижнеколымские русские во время голодовок уезжали к знакомым чукчам и жили у них на «даровых хлебах» по нескольку месяцев. Сами чукчи в тяжелые для
