Ниже приводятся три схемы, в которых отражены сюжеты повестей начала XIX века, получившие наибольшее распространение в девичьих рукописных любовных рассказах.
См. обзор точек зрения по вопросу о времени возникновения жанра в статье С. Б. Борисова в настоящем издании.
См. статью Т. А. Китаниной, публикуемую в этой книге. Отметим в скобках, что сентиментальная повесть в большей степени связана с социологической проблематикой: несчастья героев происходят от их социального или имущественного неравенства, в то время как любовный рассказ социальной проблематики не знает вовсе (единственное исключение — рассказ «Вот такая любовь»). В экспозиции рассказа «Настоящая любовь» (1–13) социальный конфликт:
«— Я тебя тоже очень, очень люблю, может быть больше всего на свете и даже больше жизни своей...
— Но мы никогда не сможем быть вместе, — прервал Игорь, — так как твои родители не хотят видеть нас вместе».
Вступление заставляет думать, что счастье возлюбленных будет разрушено именно из-за социальных причин: родители героя — бедные, родители героини — богатые. Однако это «ружье» так и не стреляет, и в конце концов героев ссорит коварная соперница.
На это обратила внимание О. Б. Вайнштейн в работе «Contemporary notebooks of love: girls’ subculture in Russia» (cм.: rutheniaru/folklore/vainstein.html, примеч. 21).
Асадов Э. Добрый принц // Острова романтики. М., 1969.
Грей — имя главного героя повести Грина «Алые паруса», очень популярной среди юных читателей в эпоху, о которой идет речь. Любопытно, что это имя проникает и в рукописный девичий рассказ: так в нескольких вариантах зовут главного героя рассказа «Инга», и это тем более показательно, что в принципе любовные рассказы, в отличие, скажем, от жестокого романса, избегают «экзотических» имен: ономастикон этих текстов соответствует общей установке жанра на изображение «обычной жизни».
«Молодежные культурные практики, укорененные в деревенской традиции, рассматривались послереволюционным режимом как реакционные, критиковались и были объектом борьбы в советские времена. Вне этой борьбы молодые женщины, похоже, не привлекали особого внимания. Их запросы не рассматривались как нечто специфическое, — просто, будучи одновременно и юными, и принадлежащими к женскому полу, молодые женщины считались вдвойне отсталыми, наивными и неприспособленными к жизни. Отсталость, связанная с культурными практиками молодых женщин, обосновывалась их склонностью сплетничать, гадать и — в целом — быть легкомысленными» (Pilkington Н. «Youth culture», consuption and identity // Gender, generation and identity in contemporary Russia / Ed. by H. Pilkington. L; N. Y., 1996. P. 194).
Как правило, публикаторы девичьих альбомов (см., например: В. Головин, B. Лурье. Девичий альбом XX века // Русский школьный фольклор. М., 1998. C. 269–362) обращали внимание на черты, роднящие современный девичий альбом с его дореволюционным «предшественником». Это вполне понятно, так как на первом этапе изучения жанра необходимо было подчеркнуть преемственность традиции рукописных культурных практик. Однако при более детальном рассмотрении необходимо описать и те — подчас значительные — изменения, которые претерпела эта традиция на протяжении XX в.
Одна из типичных схем девичьего рассказа варьирует ситуацию «барышня и хулиган»: девушка испытывает к юноше чувственное влечение, однако ее отталкивают нехорошие поступки или излишняя дерзость возлюбленного. Лишь после того как юноша «перевоспитывается» или совершает подвиг, — скажем, спасает девушку, когда она тонет, или отбивает ее от хулиганов, — он завоевывает право на ее любовь (см. такие рассказы, как «Инга», «Аленька», «Алюн» и др.).
Описания альбомов этого периода [Лурье 1992: 42–66; Головин 1997: 400–417; Борисов 1997: 87–110].
Часть квазиаббревиатур цитируется по [Лойтер, Неелов 1995: 109].
Два рассказа — «Тюльпаны» и «Королева» — опубликованы в приложении к статье Ю. М. Шинкаренко [Шинкаренко 1995]. Тексты «Любовь одного стоит» и «Рассказ о Марийке» опубликованы в [Самиздат века 1997].
С. Адоньева и Н. Герасимова справедливо называют «девичий любовный рассказ» «литературно-фольклорным явлением» [Адоньева, Герасимова 1996: 345].
Блонин В. А. Любовные связи и их литературное преломление во Франции XII века // Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю. Л. Бессмертного. М.: РГГУ, 1996. С. 162–163.
Тридцать рукописных девичьих любовных рассказов (Обнинск, 1992), а также в сборниках: «Школьный быт и фольклор» (сост. А. Ф. Белоусов. Таллин, 1992. С. 67—119) и «Русский школьный фольклор» (совместно с С. Жаворонок / Сост. А. Ф. Белоусов. М., 1998. С. 185–268).
Подробно о механизме создания таких сборников см.: Рак В. Д Русские литературные сборники и периодические издания второй половины XVIII века. СПб., 1998.
См.: Борисов С. Б. Культурантропология девичества. Шадринск., 2000.
С. 69–75 и др.; Жаворонок С. И. Девичьи рукописные любовные рассказы // Русский школьный фольклор. С. 185; Корсаков Д. «Она лежала на асфальте, как белый лебедь...» // Комсомольская правда. 1994. 11 октября.
Адоньева С. Б., Герасимова Н. М. Морфологические таблицы // Современная баллада и жестокий романс / Сост. С. Б. Адоньева, Н. М. Герасимова. СПб., 1996. С 366–375.
Подробнее об этом сюжете и о предлагаемой системе описания сюжетов см.: Китанина Т. А. Материалы к указателю литературных сюжетов (сюжеты о соперниках и призраках) // Русская литература. 1999. № 3. С. 205–218.
Устойчивое использование выражения «ходить с...» для обозначения отношений мальчика с девочкой порождает порой прелестные формулировки: «С Ленкой они ходили уже два с половиной года, но ходили только письмами» («Роман о любви и дружбе»).
Розамунда (пер. с нем.) // Вестник Европы. 1827. № 16–17.
Год испытания (пер. с фр.) // Благонамеренный. 1823. № 4.
Ирвинг В. Аннета Деларбр // Московский телеграф. 1828. №20.
«Рассказ о дружбе».
«Третий лишний»
Там же. С. 51.
Ср. автокомментарий Ольги Черепановой: «“Поэма Юрий и Юлия“ я написала сама под впечатлением прочитанных рассказов, которых раньше у нас с сестрой было очень много».
Подробно об этом см.: Жаворонок С. И. Девичьи рукописные любовные рассказы // Русский школьный фольклор. М., 1998. С. 185–194.
Напр.: «В нашем дворе жила девчонка. Таких на свете немало. Но почему-то девчонка эта себя королевой называла» и т. п. («Королева»).
Любопытно, что начало «Истории первой любви» использовано и в рассказе «Некрасивая», где автор использует и приспосабливает к своим потребностям расхожий «взрослый» сюжет. Если в тексте из «Огонька», приведенном в комментарии к рассказу, история о том, почему юная роженица осталась одна с еще не родившимся ребенком, остается за кадром, то в варианте школьницы эта любовная история восстановлена и введена с помощью новеллистического зачина другого рассказа.
