интерпретация В. Шляпентоха более поздних работ Гайдара, в том числе в соавторстве с Мау, как неожиданного «возврата» к марксизму, которого он не находит в книге «Государство и эволюция» [Шляпентох 2005], представляется ошибочной. Речь идет о последовательной эволюции Гайдара в рамках марксистской интеллектуальной традиции. Характеризуя эту интеллектуальную трансформацию, мы скорее можем говорить именно о радикальном либеральном ревизионизме Гайдаром марксистско-ленинской традиции, чем о прямом переносе или развитии одной из либеральных доктрин.
Основная несущая конструкция трактата – историческое сосуществование двух типов цивилизаций, «Восточной» и «Западной», – основана на существенной ревизии марксизма и, по-новому смещая акценты, использует как основу его хорошо узнаваемые идиомы. Периферийное для Маркса понятие «азиатского способа производства», уже получившее в Советском Союзе большое внимание среди критически настроенных советских историков, приобретает в книге определяющее значение как характеристика «Восточной цивилизации», к которой относятся страны третьего мира, включая СССР и современную Россию (Гайдар подчеркивает условность географической привязки, указывая на успешную модернизацию «азиатских тигров»):
Для нас все еще актуален анализ «азиатского способа производства», данный Марксом, потому что этот анализ, к сожалению, имел слишком близкое отношение к социально-экономическим реалиям нашей страны. Сам Марксов анализ опирался на мощные, идущие с XV века европейские традиции осуждения «восточного деспотизма» и осознания себя в противостоянии с Востоком. «Ключ к восточному небу» Маркс видел в отсутствии там частной собственности [Гайдар 1995: 12–13].
Таким образом, определение типа цивилизации через понятие частной собственности Гайдар непосредственно заимствует у Маркса. Однако значение идиомы становится гораздо более важным – из дополнительного, выпадающего из общей последовательности исторической эволюции способа производства она превращается в основной тип социально-экономических отношений для большинства стран. Напротив, возникновение «Западной цивилизации» в греческих полисах и в Римской республике рассматривается как историческое чудо [Гайдар 1995: 18]. Появление законов, противостоящих произволу правителя, создает предпосылки для института частной собственности. Через цепочку превращений протяженностью в две тысячи лет эта цивилизационная матрица оказывается ключевым фактором развития полноценного капитализма, отличающим успешный «Запад» от отстающего «Востока». Восточная деспотия характеризуется, по Гайдару, циклическим переделом собственности и власти, которые ограничивают возможности долгосрочных инвестиций и, соответственно, экономического роста. Слияние власти и собственности регулярно ослабляет медленно приватизируемый чиновниками государственный аппарат, доводя государство до распада. В этой фазе власть вновь консолидируется вокруг одного из лидеров, который возвращает собственность государству и ограничивает произвол «сатрапов». Однако отсутствие действенного механизма защиты частной собственности означает, что через некоторое время бюрократический аппарат снова приватизирует государственную собственность (исторически – прежде всего земельные активы) и ослабляет государство. Это приводит к экономической стагнации и ослаблению социального порядка, что в конечном счете ведет к распаду сильного государства. В целом такое общество, находящееся в замкнутом цикле консолидации и распада, не способно поддерживать долгосрочный экономический рост, и поэтому «Восток» обречен проигрывать «Западу». Данная схема жестко детерминирует глубинный ход исторического процесса, тогда как другие культурные и политические факторы представляются «волнами и пеной» на поверхности.
В рамках дихотомии двух цивилизаций Гайдар интерпретирует и советскую историю, и стихийную номенклатурную приватизацию, которая стала непреднамеренным последствием перестройки. Ключевой элемент конструкции СССР, сделавший страну радикальным воплощением «азиатского способа производства», – это решительное идеологическое отрицание самой возможности частной собственности как основы социальных отношений, которое привнес Ленин. Господство государственной машины становится тотальным, однако в долгосрочной перспективе склонность нового господствующего класса администраторов к постепенной приватизации своих рент сохраняется – начинается «личное накопление», возникают первые частные капиталы и меняется отношение номенклатуры к подконтрольной государственной собственности [Гайдар 1995: 124]. Отрицая преднамеренный характер трансформации СССР, реформатор подчеркивает, что конкретная канва событий была во многом случайной. При этом общая логика трансформации была точно предсказана уже Л. Троцким и позднее проанализирована с юности известным Гайдару Джиласом. Советская номенклатура не имела четкого плана, но уверенно «шла на запах собственности». Задача получения максимальной свободы распоряжения ресурсами руководимых предприятий и министерств понималась не в терминах частной собственности, включающей необходимость конкуренции и финансовой ответственности (т. е. в пределе – реальную угрозу банкротства), а именно в терминах максимизации контроля и материального благополучия:
В 1985 году шлюзы открылись, и все произошло именно так. Когда говорят о «неэффективности» рыжковско-горбачевских реформ, об их слишком медленном темпе, об упущенных возможностях, все время забывают главное – каков социальный адрес, социальный смысл реформ. Если иметь в виду, что социальный смысл был именно в «номенклатурной приватизации», то обвинения несправедливы – все делалось достаточно быстро, хотя и не слишком надежно <…>, все делалось, как всегда в истории, методом проб и ошибок, но делалось, надо сказать, достаточно эффективно, так как выгода от «проб» доставалась бюрократии, а за «ошибки» расплачивалось государство. Номенклатура шла вперед ощупью, шаг за шагом – не по отрефлексированному плану, а подчиняясь глубокому инстинкту. Шла на запах собственности, как хищник идет за добычей [Гайдар 1995: 134–135].
В эту большую схему хорошо вписывается и разработанная в ходе семинаров с коллегами теория «административного рынка» как характеристика социально-экономических отношений позднесоветского периода. Возможность торговли поста руководителя и центральных органов за вменяемые плановые показатели оказывается естественным следствием ползучей приватизации административных должностей в ниспадающей фазе вечного цикла «азиатской цивилизации» [618].
Парадоксальным полемическим приемом в этой логике Гайдара оказывается отказ от перестроечного расчета на «естественно-исторический ход» как на гарантию следования магистральному пути человечества. В этом заключается принципиальная инновация либерального неомарксизма реформатора. Естественным путем, точнее, естественным циклом оказывается «азиатский путь» перераспределения полугосударственной собственности, регулярно ослабляющий государство в период приватизации и требующий новой авторитарной консолидации для выживания. Такая логика была принципиально новой для интеллектуального контекста поздних 1980‐х и ранних 1990‐х, когда господствовало представление об «ошибочном выборе», который предопределил отставание или выпадение России из мирового тренда [Atnashev 2010]. Эта новая для России историософия более созвучна концепциям М. Вебера и Й. Шумпетера, на которых Гайдар не ссылается, и институциональной теории, на которую он будет активно ссылаться в более поздних работах [Гайдар 2009а]; в этих концепциях внимание обращается на уникальность эволюции западного капитализма и экономического роста в контексте мировой истории – и на предшествующее ей исходное «чудо» рождения института права и частной собственности в Древней Греции [Гайдар 1995: 16]. В исторической перспективе выход из «восточного круга» маловероятен. Западный путь, по Гайдару, формируется как результат последствий «греческого чуда» – возникновение института права, ограничивающего власть, что через посредство римского права через две с половиной тысячи лет дало всходы. Что же позволяет рассчитывать на возможное попадание России в первый мир?
Вторая основная идиома «Государства и эволюция» – историософский язык «выбора исторического пути», ставший одним из основных языков политической философии перестройки [Atnashev 2010]. Генетически он восходит к ревизии марксистской концепции, предпринятой М. Гефтером [Гефтер 1972; 1988], и ее более осторожной историографической редакции П. Волобуева [Волобуев 1987]. Фундаментальной языковой инновацией советских историков было развитие недетерминистской идеологической линии марксизма,
