живущих там остяков и самоедов кое-где встречаются древние металлические божки, большей частью, видимо, зырянского происхождения. Во время этих поездок он продает свои товары и берет новые заказы» (Патканов С., 1999. С. 140).
И если в далеком прошлом в урало-западносибирскую тайгу попало скульптурное изображение Мадонны с младенцем, оно неизбежно было бы воспринято вогулами и остяками как образ Калтащ (вогульск.) или Пугос (остяцк.) — богини-жизнедательницы, ведающей рождением младенцев и определяющей судьбы людей. Так что Золотая Баба (если она все-таки будет найдена) может оказаться доселе неизвестным творением европейской художественной школы. Но, скоре всего, существовало несколько «Золотых Баб», в том числе местного, сибирского, изготовления, что и породило несовпадения в описаниях. Большинство изображений были медными или бронзовыми (определение «золотая» во многих случаях всего лишь ритуальный эпитет).
Как видели сибирское язычество христианские миссионеры
Промахи и неудачи русских духовных миссий в распространении православия в Сибири объясняются главным образом тем, что христианская религия, пастушеско-земледельческая по своему происхождению, замешанная на постулатах аскетизма и всепрощения как показателях высшей праведности, не соответствовала потребностям, духу и морали охотников-рыболовов, не вышедших до конца из состояния первобытности. В равной мере для сибирских язычников была неприемлема и обрядово-уставная сторона христианских церковных правил. Говоря о трудностях, испытываемых русскими священниками в попытках приобщить нижнеобских остяков к христианской обрядности, Фр. Белявский писал: «Образ жизни их не позволяет им следовать вполне уставам церкви. Так, например, продолжительные отлучки за звериными промыслами не дозволяют им посещать церкви более одного или двух раз в год, у исповеди еще бывают реже, и притом истощая в это время свои запасы, принуждены бывают по постам есть мясо убиваемых зверей» (Белявский Фр., 1833. С. 88).
Духовные и светские сибирские власти единодушно отмечали неэффективность, поверхностность христианизации сибирских аборигенов и удивительную живучесть их исконных языческих верований. У крещеных вогулов, обитавших на рубеже XIX и XX вв. на севере Верхотурского уезда, согласно отчету Пермской и Оренбургской епархий, «кровавые жертвоприношения процветают в полной силе, причем они совершаются в честь Господа Иисуса Христа, Божьей Матери и Св. Николая Чудотворца, которые по представлениям вогул являются белым (Христос. — М. К.), добрым (Богоматерь. — М. /С.) и строгим (Николай Угодник. — М. /С.) шайтанами» (О религиозном состоянии инородцев…, 1908. С. 392).
Аборигены воспринимали священников как «шаманов», а церковную службу как «камлание». К. Д. Носилов рассказывал о своем приятеле, старике-вогуле, который был сторожем в православной церкви, помогал попу во время богослужений, одновременно являясь шаманом и хранителем жертвенного амбарчика (Носилов К. Д., 1904. С. 51). О. Финш и А. Брем упоминают одного самоедского тадибея (шамана), который днем был певчим в церковном хоре, а по ночам шаманил; при этом всегда носил на шее крест, а в чуме своем имел три христианские иконы (Финш О., Брэм А., ^" С. 482–483). Шорские шаманы, тоже обычно имевшие в своих жилищах иконы, перед камланием поворачивали их лицом к стене или завешивали шалью (Малов С., 1909. С. 41).
В отечественных религиоведческих трудах, энциклопедических словарях и философских справочниках язычество обычно определяется как политеизм (многобожие). С таким постулатом трудно согласиться, хотя нельзя не признать, что в истории религиозных представлений действительно прослеживается тенденция к переходу от политеизма к монотеизму (единобожию). В целом же все не так однозначно. В язычестве (не только сибирском) присутствует явный элемент монотеизма, а именно наличие в пантеоне главного небесного бога. У обских угров это Нуми-Торум, у ненцев — Нум, у кетов — Есь, у алтае-саянских тюрок — Ульгень и т. д. В то же время такая, казалось бы, самая «неязыческая» религия, как христианство, буквально насыщена политеизмом. В разных жизненных и ритуальных ситуациях богобоязненный христианин обращается с молитвами и к Христу, и к Пресвятой Богородице, и к Николаю Угоднику, и к архангелу Михаилу, и к апостолам Петру и Павлу, и ко всякого рода общехристианским и локальным святым, которые тоже являются богочтимыми лицами, способными влиять на судьбы людей.
Так, в практике русского православного богопочитания было принято молиться: во исцеление от недуга — великомученику Пантелеймону, при неблагополучии конного скота — мученику Флору, при засилье сельскохозяйственных вредителей — мученику Трифону и т. д. Наверное, можно согласиться с В. Г. Богораз-Таном, заметившим в этой связи, что христианство не привело к единобожию, а, по сути дела, «просто заменило одно многобожие другим» (Богораз-Тан В. Г., 1928. С. 131).
В христианстве, как и в язычестве, божественным персонажам небесной сферы во главе со Всевышним противостоит хозяин Преисподней — «Князь Тьмы», Сатана, возглавляющий бесчисленный штат «нечистых». Короче говоря, принцип многобожия и единобожия как критерий различения языческих и «неязыческих» религий, в сущности, не работает.
Кстати, сам факт многобожия в сибирском язычестве не вызвал у христианских миссионеров особых отрицательных эмоций. Более того, главный небесный бог обских угров, хозяин Верхнего мира Нуми-Торум стал в миссионерской интерпретации синонимом христианского Всевышнего. Богородица (вогульск. Сянь-Торм) трактовалась через супругу Нуми-Торума — Калтащ (вогульск.) и Пугос (остяцк.). У ваховских остяков Пугос вообще утратила свое первоначальное имя и стала называться Торум-анка (Богоматерь). Иисус Христос был соотнесен у вогулов с младшим сыном Нуми-Торума и Калтащ — Мир-суснэхумом; Николай-чудотворец у остяков — с Вонт-ике (духом, влияющим на успех охотничьего и рыболовецкого промыслов); Георгий Победоносец — с Ортике (покровителем остяцкого богатырского сословия) и пр.; т. е. практически весь основной обско-угорский языческий пантеон сравнительно легко совместился с христианским.
Особым авторитетом у российских язычников пользовался Николай-чудотворец, наиболее отвечавший языческим представлениям о духах, курирующих занятия охотой и рыболовством. Любопытно, что марийцы, отказавшись в 1920-е годы от православных богов и вернувшись к язычеству, включили в число своих исконных языческих духов лишь Николая-чудотворца, объяснив это следующим образом: «Другие святые мошенник большой… А этот старик немножко правильный».
А. Каннисто в одной из своих работ приводит такой случай: на театрализованном представлении во время вогульского Медвежьего праздника перед зрителями наряду с собственно вогульскими духами появился Николай-чудотворец «с крестом и восковой свечой в руке, танцуя русский танец» (Карьялайнен К. Ф., 1996. С. 165). К. Д. Носилов, присутствуя однажды на жертвоприношении оленя у вогулов, наблюдал, как, совершая акт заклания, жертвователи дважды «кормили» стоявшую в священном углу юрты икону Николая-чудотворца, смазывая губы святого жертвенной кровью (Карьялайнен К. Ф., 1996. С. 127).
Не считая себя достаточно подготовленным судить о соотношении главных мировоззренческих смыслов язычества вообще и христианства вообще, попробую ниже выделить характерные особенности сибирского язычества в свете тех впечатлений и оценок, которые высказывали русские православные миссионеры, касаясь несоответствия языческих и православных нравственных канонов.
1. Неравнозначность критериев нравственности.
