кумирское спрятоша и до сего дни» (Ремезовская летопись, 1907. С. 336).
Некоторое время спустя исчезнувшее из Белогорья божество объявилось в бассейне Конды, куда его якобы тайно перенесли бело-горские остяки. Вот как комментировал этот слух Гр. Новицкий: «Егда искореняшеся идолобесие, сохраниша сего истукана и унесоша его в Конду, откуду же Кондийским нарекоша. Там же Вогуличам единомышленным зловерия своего союзникам в соблюдение даша. Сего ради и не получихом видети и известно описать о бесстудном изображении его и досели тамо пребываеть».
Новицкий пытался найти спрятанную статую, однако это ему не удалось. Тем не менее, он собрал интересные сведения как о самом кумире, так и о тайном вогульско-остяцком святилище, где он хранился: «Повествуется же от них обще (от остяков и вогулов. — М. К.), яко никто же от них тамо самых в скверное капище (входить не) дерзает, ниже княжик их, толико еден некий жрец входить. Баснословят же и се, яко и глас вещения, аки бы детища, слышать, наипаче же егда каковых жертв требуеть. Посещают же сего великою честию, имеют предстоящих кумирницы двоих стражей, одеянных одеждой червленою, имущим копие в руци украшенное» (Новицкий Гр., 1941. С. 61, 82).
Какое же божество изображала Золотая Баба и как она в действительности выглядела? На первый вопрос убедительнее других ответил известный этнограф князь Н. С. Трубецкой. По его мнению, Золотая Баба — это вогульская Калтащ (Калтась), супруга хозяина Верхнего мира Нуми-Торума (у остяков жена Нуми-Торума именовалась Пугос). Вогулы считали Калтащ (Калтась) матерью всего живого; она покровительствует новорожденным, определяет срок жизни и судьбу каждого из людей. Когда Золотая Баба еще находилась в Пермии, она, полагает Трубецкой, отождествлялась с удмуртской Кыл-дысин — богиней плодородия. «Кылдысин» по-удмуртски означает «творить», «беременеть» (Трубецкой Н. С., 1906. С. 56–57).
Сложнее обстоит дело с определением подлинного облика Золотой Бабы. Некоторые ученые предполагают, что так могли называть золотую или позолоченную статуэтку Мадонны с младенцем. Русские некогда завезли ее в Пермию, откуда она попала потом в Западную Сибирь. Однако один из наиболее авторитетных знатоков данной проблемы М. П. Алексеев считает эту догадку неправдоподобной, «хотя бы уже потому, что русские не имели скульптурных образцов мадонн, а если и имели, то они резались из дерева… и, кроме того, конечно, едва ли куда вывозились из церквей» (Алексеев М. П., 1941. С. 117).
Скепсис М. П. Алексеева не вполне обоснован. Известны многократные (особенно в XIV–XV вв.) набеги чердынских и пелымских вогулов на Пермские земли, иногда совместно с остяками. Разорялись села и посады, вывозилась бытовая и церковная утварь. Так, в 1455 г. вогульский князец Асыка внезапно напал на тогдашний центр Пермии г. Усть-Вымь. Это случилось в воскресный летний день, когда пермский епископ Питирим вывел свою паству с иконами и хоругвями за город, на мыс, где соединялись реки Вымь и Вычегда, для молебствия и поучительных бесед. Нападение вогулов застало устьвымцев врасплох. Сам Питирим был убит, клир разогнан, а захваченное церковное имущество частью уничтожено, частью увезено Асыкой в свои владения как военный трофей.
Христианские культовые предметы могли попадать на урало-западносибирскую территорию и другими путями. В Новгородской летописи от 1193 г. сообщается, что новгородцы, отправляясь в Югру, брали с собой священников: «Идоша из Новгорода в Югру поимя с собою попа Ивана Легена и иных вячьших» (Щеглов И. В., 1883. С. 6). Можно не сомневаться, что христианские священники, идучи исполнять свои обязанности на стороне, брали с собой необходимые предметы церковной утвари.
Знаменитый францисканец Гильом Рубрук, совершивший в 1253–1255 гг. путешествие из Лиона в Монголию, не раз встречал в Южной Сибири христианских (несторианских) священников и молился в их церквах (Рубрук Г., 1957).
Венгерский миссионер Иоганка, проживший в начале XIV в. несколько лет в Баскардии (Башкирии), встретил там послов из страны Сибур (Сибирь) и узнал от них, что недавно жители тех мест, откуда они пришли, были крещены русским священником. Будучи приверженцем римской церкви, Иоганка оценил труды своего русского коллеги весьма отрицательно: «Так как однако сказанный русский и не умел и не решался должным образом наставить их, они, и крещенные, остались в прежнем заблуждении». Продолжая рассказ о беседе с послами страны Сибур, Иоганка далее пишет: «Они однако говорят, что христианский Бог сильнее всех других богов: когда их иной раз вынуждает какая-то необходимость, они призывают христианского Бога и часто получают просимое» (Аннинский С. А., 1940. С. 93).
Знакомство западносибирских аборигенов с «христианским Богом» задолго до Ермака засвидетельствовано и Ремезовской летописью. Казаки Ермака, придя в Сибирь, с удивлением узнали, что остяки нередко использовали в качестве богочтимых святынь христианские культовые атрибуты. Описывая штурм и взятие Богданом Брязгой Нимнянского городка на Иртыше, сибирский летописец сообщает: «И доехали конми до устья Демьянки, до болшево их сборново княжца Демиана (Нимняна. — М. К.), и город их велик и крепок, и в зборе 2000 Татар и Вогулов и Остяков; приступали по три дня и не могли попасть в крепость горы и хотеша возвратитися и думали, как взять, и се распутища ходу и голод близ. И спрашивали у тех, кто приехали с ними в подводах и с есаком, како молятся? Один же из них, чувашенин, был у Кучюма русского полону, сказал: Молятся де они русскому Богу, и тот русский Бог литой, золотой, в чаше сидит, и в ту де чашу наливши воды, пьют и зовут его Христом» (Ремезовская летопись, 1907. С. 334). Любопытно, что, как и в других случаях, казаки, захватив городок, «есак взяли и весновали, а мольбища не сыскали».
Вспомним описанную в той же Ремезовской летописи белогорскую Золотую Бабу: «Нага с сыном на стуле седящая». Подобный сюжет и манера изображения совершенно не характерны для культовой скульптуры аборигенного населения Сибири, но типичны для европейского духовного изобразительного искусства.
Сибирская этнография дает множество примеров того, как привозная иноземная вещь вызывала у остяков и вогулов ассоциации с собственными божествами. Так, русские детские куклы, покупаемые западносибирскими аборигенами на Ирбитской ярмарке, обычно использовались ими как домашние идолы. Сосьвинские вогулы издавна поклонялись серебряной скульптуре индийского слона, неизвестно как у них оказавшейся. У одной из групп северных вогулов долгое время находилась бронзовая фигурка всадника западноевропейской работы, которую они почитали как Мир-суснэ-хума — светлое солнечное божество, сына верховного бога Нуми-Торума и Калтащ.
Любопытно, что в XIX в. появились своеобразные полулегальные центры сибирско-языческого культового литья, работавшие «на рынок». В Тобольске, например, некий поляк Р. держал мастерскую по отливке медно-бронзовых идолов. «Образцы идолов он привозит из своих, почти ежегодных, поездок на север Западной Сибири, где у
