и темного вселенских начал, всегда «завязывали» человека на все три сферы Вселенной и тем самым возводили его в статус Микрокосма, что позволяло человечеству ощущать противоречивое триединство Мироздания и находить варианты равновесного состояния духа, души и тела.
Ныне мировая наука накапливает данные, позволяющие предполагать, что в далекой первобытности, когда человек пребывал во власти коллективного бессознательного и жил в соответствии с земной и космической ритмикой, ему было широко открыто вселенское семантическое поле, дающее сущностное понимание Мира, — древнее знание, которое в реликтовых проявлениях выступает ныне как озарение, как откровение, как мифологическое сознание, как архетипические идеи и образы
Это знание, эта великая вселенская мудрость у современного человека оказалась спрятанной в глубинах бессознательного, став неисчерпаемым кладезем сокровенных истин, погребенных под прочной корой позднейших канонических, научных и псевдонаучных формул, аксиом и установлений. Нынешнее тяготение к язычеству, в том числе к шаманизму, есть не что иное, как попытка погрузиться в глубины человеческой памяти, чтобы овладеть забытым древним знанием, способным дать человечеству новую жизненную перспективу, помочь найти наиболее правильные пути выживания.
Рис 67 Скульптурные «портреты» пришельцев (с юга?) Камень ХVII/XVI вв. до н. э. Поселение Самусь IV (низовья р. Томи, Томская обл.)
Рис 68 Голова человека европеоидный «пришелец» с юга (?) Камень (темно-зеленая порода со светло-зелеными вкраплениями, шлифовка) Бронзовый век Р. Туй (север Омской обл)
Рис. 69 Серебряный медальон с изображением парфянского царя (Готарза?). Около рубежа эр. Южный импорт.
Рис. 70. Воинские шлемы (южный импорт): 1 — стальной с позолотой. Около II–I вв. до н. э. Истяцкий клад (р. Вагай, Тюменская обл.); 2 — стальной с медной оковкой. Около V/VI–VIII/IХ вв. н. э. Релкинский могильник (Томская обл.).
Рис. 71. Бронзовая фигурка. VI–IX вв. н. э. Релкинский могильник (Томская обл.). В облике, возможно, прослеживается влияние южных культур.
Рис. 72. Мужское лицо. Бронза. Раннее средневековье (?). Северо-восток Европейской части России. Из коллекции Строгановых. Ср. с изображением на рис. 69.
Рис. 73. «Глаза потусторонних миров». Бронзовое зеркало. Вторая половина I тысячелетия н. э. Елыкаевский клад (Кемеровская обл.).
Рис. 74. Коллективное ритуальное пение (?). Гравировка на бронзовом зеркале. I тысячелетие н. э. Тобольский округ (случайная находка).
Если определять первобытное язычество на уровне научного понятия, то с учетом всего вышеизложенного оно представляется прежде всего как комплекс древних архетипических знаний, идей и образов, которые затем в ряде своих проявлений превратились в мифы, в заветы, в табу, в нормы нравственности, возведенные в разряд эзотерического знания (для избранных и посвященных) и веры (для всех остальных). Величие язычества как знания проявилось в том, что оно помогало человечеству до сравнительно недавних пор жить в согласии с Природой и выживать в условиях многократных исторических потрясений и экологических кризисов. Другими словами, язычество в его изначальной первобытной заданности всегда и везде выступает в трех своих функционально-смысловых качествах: как вера, как знание и как система выживания.
Переход от язычества к «этическим» вероучениям (буддизму, христианству и др.) являет собою, выражаясь словами К. Г. Юнга, процесс «осознанивания души». Нынешнее обесценивание религии, считает Юнг, «чрезвычайно усиливает бессознательное, и оно начинает оказывать на сознание мощное влияние своими архаичными коллективными содержаниями. Период просвещения, как известно, завершился ужасами французской революции. И сейчас мы тоже снова переживаем это возмущение бессознательных деструктивных сил коллективной психики» (Юнг К. Г., 1994а. С. 140).
В этом высказывании Юнга содержится глубокий социальный смысл. Революции, равно как и другие социальные патологии («психические эпидемии»), не происходят до тех пор, пока формы социальной организации общества, регулирующие его повседневное состояние, позволяют сохранять динамичную равновесность сознательного и бессознательного, не доводя из взаимонапряжение до критической точки.
Общество «выздоравливало» в тех случаях, когда анархический разгул «бессознательного» уступал место власти здравого смысла и наступало время мудрого правления, способного отладить равновесную, а потому и наиболее правильную меру соотношения «позитива» и «негатива» в общественной идеологии и в структуре власти. Это обычно выражалось в провозглашении спасительных табу или мудрых законов, обязывающих все слои общества следовать определенным нормам социального и нравственного поведения (вспомним законы Хамурапи, Соломона, «Русскую правду» Ярослава Мудрого и др.) В особо критических ситуациях, когда заблудившееся и потерявшее жизненную перспективу общество оказывалось на краю гибели, приходил «культурный герой», «великий учитель» или «спаситель мира», чтобы помочь «заблудшим» найти новые пути выживания на основе иной производственной, социальной или нравственной концепции.
Пережитки первобытного язычества (коллективного бессознательного), согласно психоаналитической концепции Юнга, «хотя и исчезли с поверхности, уходя далеко в глубь, однако, меняя свою форму, возвращались и возвращаются снова, чтобы компенсировать односторонность современной ориентации сознания». И далее: «Чем более односторонне, косно и безусловно удерживается одна позиция, тем более агрессивной является другая… Между тем эта противоположность ищет для себя подходящее выражение, например, в восточных религиях: буддизме, индуизме и даосизме. Синкретизм (смешение и комбинирование) теософии в значительной мере идет навстречу этой потребности, и этим объясняется ее широкий успех» (Юнг К. Г., 1994а. С. 120–121).
В то же время Юнг весьма скептически оценивает способность ныне исповедуемых канонических религий взять на себя миссию «спасения» человечества, так как они уже не отвечают потребностям эпохи и в них больше не зарождаются «живые символы», которые содействовали бы лечению и совершенствованию рода человеческого. Юнг полагает также, что нынешняя европейская мода на восточные религии вряд ли даст полезный выход, поскольку они не соответствуют ни культуре, ни психологии, ни менталитету европейцев. Поэтому усваивается не столько суть, сколько форма восточных учений. То же самое касается и увлечения шаманизмом. По Юнгу, одним из главных средств врачевания наших современных бед является «усовершенствование» уже существующих религий: оживление и освежение религиозных символов и их связывание с потребностями коллективной психики (Юнг К. Г., 1994а. С. 22).
Периодически возникающая необходимость в таких «освежениях», видимо, во все времена была главной движущей силой развития человеческого мировоззрения. Кстати, описанное И. А. Худяковым якутское «неохристианское» («неоязыческое»?) движение XIX в., декларировавшее внедрение в традиционное православие идеи языческой экологической нравственности, являлось не чем иным, как попыткой реализации в якутской аборигенной среде насущно необходимого
