Криминалистами XIX в. предлагалась следующая классификация оскорбительных слов и выражений: 1) бранные или ругательные слова – мат, а также выражения, используемые исключительно для ругательств; 2) злословие или поносительные слова – суждения о нравственном достоинстве, способностях, образе жизни и деятельности лица безотносительно к какому-то определенному факту, голословно; 3) упреки и укоры, а также «слова нейтральные», однако высказанные в форме, выражающей презрение; 4) предложение принять участие в каком-либо деянии, противном правилам чести; 5) отзывы и суждения, приписывающие лицу качества, которыми оно не обладает, либо, наоборот, отрицающие наличие у него определенных качеств[388]. Из указанных характеристик в целом исходила и судебная практика. Так, по делу Шишкина Правительствующий сенат отметил, что в общеупотребительном значении «ругаться – значит или употреблять бранные и поносительные слова, или дерзко и язвительно насмеяться, с тем в обоих случаях намерением, чтобы бесчестить, позорить или унизить лицо, против которого употребляется тот или другой способ оскорбления. Низшая степень этого оскорбления, отличающаяся не качественно, а количественно, есть употребление против кого-либо неприличных выражений, т. е. выражений, несоответствующих принятым в обществе приличиям, или тем отношениям, в которых говорящее или пишущее лицо состоит к тому, к кому оно обращается»[389]. По другому делу слова виновного: «Господин судья, вы действуете пристрастно по делу П., потому что ходите к нему в гости и ездите на его плечах[390]; вы, г. судья, ходите пьяный и пьянствуете; хотя вы в должности мирового судьи, но вы человек безнравственный» – Правительствующим сенатом признаны оскорбительными и квалифицированы по ч. 1 ст. 313 Уложения о наказаниях[391].
В судебной практике словосочетание «обида словом» трактовалось широко, в его содержание включалось не только собственно словесное (вербальное) оскорбление, но и оскорбление в письме. Так, поручик Романовский написал товарищу прокурора[392] Одесского окружного суда Кобылкину письмо, в котором указал, что данное последним в мировом суде заключение по его делу «пристрастно и подло». Правительствующий сенат пришел к выводу, что исходя из общепринятого его значения слово «подлое» является ругательным. Хотя ст. 313 Уложения о наказаниях упоминает только оскорбления на словах, не подлежит сомнению, что она должна применяться и к случаям «оскорбления на письме», так как «эти два вида оскорбления не представляют существенной разницы, чтобы их нельзя было подводить под действие одного закона»[393].
Уложение о наказаниях 1845 г. дополнено специальными нормами, которые в целом отличаются друг от друга только кругом потерпевших. Так, в ст. 2861 Уложения о наказаниях 1885 г. говорится об оскорблении часовых или военного караула; в ст. 2862 – оскорблении членов Государственного совета или членов Государственной думы. Обе статьи содержат отсылочные нормы, деяние наказывается по ст. 285 или 286 Уложения о наказаниях.
Специальным случаем неуважения к присутственным местам признается деяние, предусмотренное ст. 314 Уложения о наказаниях: «Кто дозволит себе каким-либо действием или ругательными или поносительными словами оскорбить даже и частного, не принадлежащего к присутственному месту человека, но в самой камере и во время присутствия, тот подвергается…». Ответственность за данное преступление дифференцируется в зависимости от способа совершения обиды – действием (ч. 1 статьи) или словом (ч. 2). Криминализация подобного деяния обусловлена стремлением законодателя «оградить достоинство камеры заседания присутственного места»[394].
Примерно также обосновывает уголовную наказуемость В. В. Волков, утверждающий, что оскорбление «частного лица в самой камере во время присутствия» унижает и достоинство самого присутственного места[395].
Обязательным признаком рассматриваемого состава преступления являются обстоятельства времени и места совершения деяния; другими словами, преступление может быть совершено а) только в камере присутствия и б) только во время заседания присутствия. Так, Правительствующий сенат признал обоснованной квалификацию по ст. 287 Уложения о наказаниях 1885 г. слова Прускова, который во время рассмотрения дела заявил: «Ей, как торговке, ничего не значит поднять подол и рубашку на голову и ходить так по улице»[396].
При оскорблении частного лица в присутствии чиновника, исполняющего должностные обязанности, исключалась квалификация по ст. 314 Уложения о наказаниях. Оскорбление, нанесенное в камере присутствия, но не во время заседания, не рассматривалось как преступление против власти. Так, действия Чернышевского, унизившего потерпевшего после окончания заседания (судья, сняв с себя должностной знак – специальную цепь, выходил из камеры), квалифицированы по ст. 31 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями[397].
Статьями 315 и 316 Уложения о наказаниях, также содержащими специальные нормы, поставлена под защиту от оскорблений военная или полицейская стража, нижние служители судебных и других присутственных мест во время исполнения ими обязанностей службы, а также лица, принадлежащие к волостному или сельскому управлению.
Таким образом, согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. общественная опасность посягательств на власть в первую очередь заключалась в подрыве авторитета священной особы Государя Императора и государства. Многие государственные преступления относятся к числу насильственных, в том числе выражающиеся в угрозе причинения вреда. В законе особо выделяются различные виды оскорбления власти, при этом конкретный представитель власти, к кому были адресованы оскорбления, признается не потерпевшим, а свидетелем. Сопротивление власти – как публичное (восстание), так и частное (собственно сопротивление) – карается очень жестоко, как правило, такого рода деяния наказываются смертной казнью. Уложение о наказаниях и Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, содержат целую систему специальных норм, предусматривающих ответственность за различные виды неуважения власти (непосредственное, заочное), проявляющихся в тех или иных формах общественно опасного поведения (устной, письменной, действием).
§ 7. Охрана власти по Уголовному уложению 1903 г
В конце XIX – начале XX в. в России произошли существенные изменения в экономике. Централизация банковского капитала ускорила процесс его сращивания с промышленными монополиями. Наличие, с одной стороны, передового промышленного и финансового капитала, с другой стороны, помещичьего землевладения и пережитков крепостничества предопределило глубочайшие противоречия. Первая русская революция вынудила царское правительство пойти на некоторые изменения государственного строя. Были приняты манифесты об учреждении Государственной думы, о преобразовании Совета министров.
В это время продолжало действовать Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (в ред. 1885 г.). Его консервативность уже осознавалась всеми. Поэтому еще в 1881 г. были начаты работы по подготовке нового уголовного кодекса. Давая напутствие, император Александр III указал, что комиссии прежде всего следует уделить внимание «области посягательств на государство и его строй», так как «изменились средства и приемы, отчасти и самое направление преступной деятельности, в силу чего постановления Уложения 1845 г. оказались несоответствующими новым формам скопищ и сообществ, недостаточными для борьбы с социально-революционной пропагандой»[398].
Уголовное уложение утверждено Николаем II 22 марта 1903 г.[399], однако в Указе сказано, что срок введения его в действие будет определен впоследствии особым Высочайшим (т. е. императорским) указом. Полностью Уголовное уложение не действовало никогда. Законом от 7 июня 1904 г. введены в действие главы, содержащие нормы об ответственности за посягательство на власть: «О бунте против Верховной власти и о преступных деяниях против Священной Особы Императора и членов Императорского дома» (гл. 3), «О государственной измене» (гл. 4), «О смуте» (гл. 5). В 1906 г. введена в действие гл. 2 «О нарушении ограждающих веру постановлений»[400].
«Давая оценку Уголовному уложению с точки зрения остро соперничавших в тот период классической и социологической школ, можно сказать, что в этом нормативном акте преобладали идеи классического направления. В то же время влияние концепции социологической школы выразилось в статьях Уголовного уложения о возможности досрочного освобождения осужденных от отбытия наказания в случае “одобрительного их поведения”, об усилении ответственности при совокупности преступлений и при совершении нескольких тождественных или однородных преступных деяний “по привычке к преступной деятельности или вследствие обращения такой деятельности в промысел” и в ряде других норм Уложения»[401].
