Обобщая приведенные материалы, можно говорить о значительном сужении в современной России тех каналов культурной коммуникации, которые воспроизводят смысловые фонды специализированных институтов и дифференцированных групп, опираясь в этом на действие механизмов письменной культуры[364]. С другой стороны, сами группы, составлявшие образованный слой страны, претендовавшие на владение наиболее значимыми образцами и навыками культуры и связывавшие свое социальное положение, культурный авторитет с механизмами и процессами воспроизводства канонизированного, образцового, классического состава письменной традиции, в условиях социального перелома и крупномасштабного, долговременного перехода к иному типу общественного устройства во многом утратили свои позиции и притязания, собственно культуротворческие круги явно снизили продуктивность. Досуговые занятия, повседневные вкусы, оценочные стандарты образованных россиян — когда речь не идет о демонстративной защите прежних коллективных символов и реликтов — заметно сблизились с обычным уровнем среднего потребителя, причем нередко — с наиболее консервативными и рутинными стереотипами.
Этот уровень масштабнее всего задается и наиболее регулярно, бесперебойно воспроизводится сейчас прежде всего телевидением (как коммерческим, так и государственным), отчасти — массовой словесностью, дорогу которой прокладывает опять-таки жанровотематическая сетка телевещания и видеопроката. Заметная часть транслируемых этими каналами образцов — инокультурного происхождения; однако в последние годы здесь — особенно на государственном телевидении, в романе-боевике, фантастике, исторической книге — укрепляется значимость наследия советских лет, идеи великодержавности и почвы (за последний год — с осени 1999-го по осень 2000 г. — этот процесс при поддержке властей всех ветвей и уровней получил едва ли не однозначную определенность). Но трактовка человека, культуры, массы в «советском» и «западном» обществе не просто различны — они несводимы. В результате постсоветский массовый человек воспроизводится сегодня, с одной стороны, как человек потребляющий, «пробующий», цивилизующийся, частный, а с другой — как человек привычный, раздвоенный, фрустрированный, склонный к астении и ностальгирующий по все более призрачным временам прежней государственной опеки и своей великодержавной роли в истории. Но, может быть, едва ли не существеннее самих этих плохо совместимых, но вполне сосуществующих образцов и норм то обстоятельство, что они не вступают в конфликт для самого их рядового носителя, используясь им на правах разнофункциональных поведенческих ресурсов (прагматических кодов поведения), и в целом не становятся особой проблемой, отдельным предметом рефлексии в обществе, в специализированной деятельности его как будто более образованных, интеллектуально подготовленных групп.
1998, 2000Большинство составивших этот том статей и рецензий было опубликовано в книгах и периодике (библиографические указания даны в сносках); тут они по возможности дополнены отсылками к новейшим публикациям.
По большей части они включены в книги: Гудков Л., Дубин Б. Литература как социальный институт: Статьи по социологии литературы. М.: Новое литературное обозрение, 1994; Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Литература и общество: Введение в социологию литературы. М.: РГГУ; Институт европейских культур, 1998.
См.: Гудков Л., Дубин Б. Интеллигенция: Заметки о литературно-политических иллюзиях. М.: Эпицентр; Харьков: Фолио, 1995.
См. монографии: Есть мнение!: Итоги социологического опроса. М.: Прогресс, 1990; Советский простой человек: Опыт социального портрета на рубеже 90-х. М.: Мировой океан, 1993; а также публикации в выходящем с 1993 г. журнале «Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения» (с 1998 — «Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены»).
Это не значит, что автор устраняется от собственных оценок — просто он стремится сделать их средством работы, а не способом самозащиты и препятствием на пути к пониманию, сделать, скажем так, микроскопом, а не кастетом.
Подробнее см.: Гудков Л. Кризис высшего образования в России: конец советской модели // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1998. № 4. С. 32–45. За два прошедших года диагностированная в статье ситуация еще обострилась.
Доклад был произнесен на Третьих Тыняновских чтениях (1986); опубликован в: Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 236–248.
Анализ проблемы см. в работе: Чудакова М. О. Социальная практика, филологическая рефлексия и литература в научной биографии Эйхенбаума и Тынянова // Тыняновский сборник. Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 103–132.
Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1983. С. 283.
Там же. С. 169, 189.
Там же. С. 264.
Эйхенбаум Б. Мой временник. Л., 1929. С. 55.
Гриц Т., Тренин В., Никитин М. Словесность и коммерция. М., 1929. С. 7.
Эйхенбаум Б. Указ. соч. С. 59.
Шкловский В. Гамбургский счет. Д., 1929. С. 107.
Ср. групповое самоопределение: «не формалисты, а <…> спецификаторы». — Эйхенбаум Б. Вокруг вопроса о формалистах // Печать и революция. 1924. № 5. С. 3. О роли социологии в связи с этим см.: Томашевский Б. Формальный метод (вместо некролога) // Современная литература. Д., 1925. С. 152.
Эйхенбаум Б. В ожидании литературы // Русский современник. 1924. Кн. 1. С. 281.
Эйхенбаум Б. Вокруг вопроса о формалистах. С. 12.
Шкловский В. Третья фабрика. С. 89. Ср. о том же: «время литературной реакции» (Шкловский В. Гамбургский счет. С. 75).
Эйхенбаум Б. Мой временник. С. 60.
Там же. С. 51.
Шкловский В. Третья фабрика. С. 82.
Вольпе Ц. Теория литературного быта // За марксистское литературоведение. С. 147.
Эйхенбаум Б. 5 = 100 // Книжный угол. 1922. № 8. С. 40.
Ср. требование «установить закономерное соответствие известных поэтических стилей стилям экономическим, закон единства поэтического и жизненного стиля» (Ефимов Н. И. Социология литературы. Смоленск, 1927. С. 59).
Шкловский В. Поденщина. Д., 1930. С. 173. Ср. далее о литературной учебе: «Мысль о том, что можно учиться у классиков, основана на мысли о неизменности и всегдашней ощутимости старой художественной формы» (Там же. С. 182). Напротив, в реальной ситуации «учебы» проявлялась полная «неощутимость»: таков случай с Горьким, спутавшим Пушкина и Надсона (Там же. С. 184).
Шкловский В. Розанов. Пг., 1921. С. 24.
Эйхенбаум Б. В ожидании литературы. С. 280.
Шкловский В. Тарзан // Русский современник. 1924. Кн. 3. С. 254.
Эйхенбаум Б. В ожидании литературы. С. 280.
Журналист. 1925. № 8–9. С. 33.
Там же. С. 28.
Эйхенбаум Б. Мой временник. С. 85.
Об этих планах структуры сложных социальных действий, включая экономическое, см.: Левада Ю. А. Статьи по социологии. М., 1993. С.61–70, 88–98. Тынянов предлагал дифференцировать и проблематику анализа «быта»; см. его понятие «речевой функции быта» (Тынянов Ю. Н. Указ. изд. С. 278).
См.: Шкловский В. Чулков и Левшин. Д., 1933. С. 237–239, где развитие литературы помещено в рамки исторического процесса блокировки просвещенческих импульсов экономической динамики (в частности, города) бюрократическими административными структурами с их традиционалистской идеологией «официальной народности».
