93
См. об этом: Левинсон А. Г. Старые книги, новые читатели // Социологические исследования. 1987. № 3. С. 43–49.
«Выставочная» посуда или книги в стенке, как и экспонаты музея, подчиняются запрету на дублетность: они должны представлять «уникумы», хотя являются продуктом массового производства.
В определенных условиях (скажем, при последовательной изоляции и блокировке культуротворческих сил) подобные оценки могут стать орудием в чисто идеологической борьбе между различными подгруппами и слоями самих последователей: например, отбирающими и интерпретирующими, в этом смысле формирующими наследие группами литературной критики, педагогической интеллигенцией, с одной стороны, и воспитуемым, обеспечиваемым населением — с другой. Культурный инструментарий, выработанный в одних условиях и по одним поводам, находит применение в других руках и обстоятельствах для иных целей.
См.: Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Библиотека как социальный институт // Методологические проблемы теоретико-прикладных исследований культуры. М., 1988. С. 292–293.
Массовый характер этих образований определен, с одной стороны, в плане социального взаимодействия — идеологией и основывающейся на ней практикой доминирующих, обеспечивающих и воспитующих инстанций. Однако воплощен в этом и момент самосознания, идеологического самоопределения, известный в европейской истории: так, Г. Зиммель обнаружил его в пореволюционных социальных движениях конца XVIII — начала XIX в., когда «практическими отношениями власти» овладели «классы, сила которых заключалась не в очевидной значимости индивидуальных личностей, а в их „общественном“ бытии» (цит. по: Ионин Л. Г. Георг Зиммель — социолог: Критический очерк. М., 1981. С. 34).
См. о ней в: Schwartz В. Queuing and waiting. Chicago; London, 1975.
Рецензия была опубликована в: Новый мир. 1993. № 3. С. 240–243.
Статья уточняет и развивает некоторые идеи, сформулированные мной ранее в работе: Дубин Б. В., Толстых В. А. Слухи как феномен обыденной жизни // Философские исследования. 1993. № 2. С. 136–141.
Из исторических разработок см.: Побережников И. В. Слухи в социальной истории: типология и функции (по материалам восточных регионов России XVIII–XIX вв.). Екатеринбург, 1995.
См.: Левада Ю. А. Статьи по социологии. М., 1993. С. 45–46.
Подробнее о значении «другого» и «никто» для акта речи см.: Айрапетян В. Русские толкования. М., 2000.
Вообще говоря, повествования, если брать их социокультурный генезис (реконструированный, в частности, трудами О. М. Фрейденберг), всегда относятся к «чужому». В процессах разложения и распада традиционного социума и семантического космоса традиционной культуры «чужое» может выступать, представляться, разыгрываться в разных модальностях — относиться к предельно высоким социальным и культурным рангам (вожди, цари), наделяться, напротив, знаками самого низшего ранга, социальной выброшенности и семантикой демонстративного нарушения нормы (разбойники), характеризоваться признаками иноприродного (заморские дива, привидения), наконец, помещаться в отдаленные, незапамятные прежние времена (древние божества, былинные герои). Семантические следы подобных конструкций различимы как в формах и сюжетах слухов, так и в поэтике позднейших «литературных» повествований, живописных картин и сценических действ. Но такова одна из линий происхождения не только «художественной» прозы (среди ее источников — именно побасенки, милетские россказни Аристида и проч., а с другой стороны, героико-рыцарская поэма и стихотворный роман), но и назидательной словесности (поучительных рассказов, морализирующих притч), а также философских «примеров» — скажем, в платоновских диалогах, вообще еще очень тесно связанных с устным словом и, соответственно, сохраняющих за понятием «философия» семантику вымысла и выдумки. В структуре организации всех этих перворассказов вместе с непременными авантюрами (приключением) и видениями (озарением) мы, как правило, встретим и слух, наговор, сплетню.
См.: Park R. E. News as a form of knowledge // American journal of sociology. 1940. № 4. P. 669–689. См. также: Kapferer J.-N. Rumeurs, le plus vieux media du monde. P., 1987.
См.: Morin E. La rumeur d’Orleans. P., 1982.
См.: Campion-Vincent V., Renard J.-B. Legendes urbaines: Rumeurs d’aujourd’hui. P., 1992. P. 303.
См. об этом: Постановщики реальности: Круглый стол // Досье на цензуру. 1997. № 2. С. 15–25.
Впрочем, в мире этих романов (и, может быть, и вообще мире Кафки) «своих» нет, здесь все друг другу «чужие», а жизнь каждого и есть граница с миром ему чужого, всемогущего и неподвластного.
См. об этом: Moore W. E., Tumin М. М. Some social functions of ignorance // American sociological review. 1949. Vol. 14. № 6. P. 787–795; Weinstein D., Weinstein M. A. The sociology of nonknowledge: A paradigme // Research in sociology of knowledge, sciences and art. Vol. 1. Greenwich (Conn.), 1978. P. 151–166; Smithson M. Toward a social theory of ignorance // Journal for the theory of social behaviour. 1985. Vol. 5. № 2. P. 151–172.
В «Грозе» А. Островского слухи в застойный быт провинциального волжского городка приносит странница, а рассказывает она о краях иноверных «салтанов» и людях с песьими головами — сюжетах еще Геродотовых времен, образах средневековых легенд и лубочных картинок.
Schutz A. Well-informed citizen // Schutz A. Collected papers. The Hague, 1964. Vol. 2.
О фигуре простака в кругу нашей проблематики см.: Сумцов Н. Ф. Разыскания в области анекдотической литературы: Анекдоты о глупцах. Харьков, 1898; Дуров А. А. Изыскания в области дурацких древностей // Философские науки. 1995. № 1. С. 223–234.
Беньямин В. Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости. М., 1996, с.61.
См.: Даль В. Пословицы русского народа. М., 1957. С. 687–692.
Молву и слухи представил мнением общества уже Тит Ливий, сблизивший оба латинских слова, употреблявшихся для характеристики этих устных феноменов, — fama и rumor.
См. специальный выпуск журнала: Public culture. 1997. № 9, а также: Новое литературное обозрение. 2000. № 43. С. 327–346.
В основе статьи — сообщение на конференции «Книга в пространстве культуры» в Институте славяноведения РАН (1995 г.); опубликовано под названием «Книга и сверхкнига: О строении и динамике письменной культуры» Книга в пространстве культуры. М., 2000. C. 22–30. Для данного издания статья доработана.
Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М., 1980. С. 100.
См.: Goody J., Watt I. The consequences of literacy // Literacy in traditional societies. Cambridge, 1968. P. 27–68; Havelock E. A. The Muse learns to read. New Haven; L., 1986; Eisenstein E. L. The printing press as an agent of change. Vol. 1/2. Cambridge, 1982; Bronson H. B. Printing as an index of taste // Bronson H. B. Facets of the Enlightenment. Berkeley; Los Angeles, 1968. P. 326–365; Riesman D. The oral tradition, the written word and the screen image. Yellow Springs, 1956.
См. также статью «Книга и дом» в настоящем сборнике.
Ср.: Languages of the unsayable: The play of negativity in literature and literary theory / Ed. by W. Iser and S. Budick. N.Y., 1989.
Литературные манифесты западноевропейских романтиков. С. 100.
Если говорить о столь же обобщенном смысле (содержании) книги, то основные, опять-таки предварительно известные, аксиоматические его параметры (конституция), вероятно, таковы: эта книга написана как будто бы не про нас и не нами (как правило, в большинстве случаев она написана и не про пишущего эту книгу, и вообще не про пишущих, а про неписателей, про «делателей»); поэтому особую, отмеченную ее разновидность составляет книга о писателе, о пишущем книгу, вот эту книгу. Поэтому в книге будут действовать «он, она, они» (реже — «я»), практически никогда — «ты» (есть, например, экспериментальный роман Бютора «Изменение», именно так, во втором лице, написанный, но это опять-таки исключение, к тому же крайне редкое; между тем в лирике, особенно — новейшей, это явление довольно частое; вообще особый случай в этом отношении — драма, не важно сейчас — в книге или в постановке на сцене). Эпос (и роман), лирика, драма — конкурирующие образы субъективности и субъективных определений реальности, так же как автобиографическое измерение (самоизложение, «я»-рассказ, эго-роман, авторепрезентация) и объективное повествование («он/оно» рассказ) — принципиальные планы смысловой, ценностной репрезентации с отдельной проблематикой их социогенеза, форм, исторических границ и т. д.
