групп при отсутствии в обществе тех, кто мог бы их заменить, приводит лишь к усложнению ситуации. В той или иной форме представители этих групп все равно встраиваются в новую общественную инфраструктуру, а вот общество несет серьезный урон — как моральный, так и политический. Здесь может оказаться полезным более персонализированный подход, который позволит на время исключить из этой инфраструктуры наиболее одиозные фигуры. Речь идет, конечно, не о тех, в отношении кого имеются достаточные доказательства для предъявления им уголовных обвинений в связи с совершением особо тяжких преступлений. Такие лица обязаны предстать перед судом с соблюдением всех конституционных гарантий.
Речь идет о людях, в отношении которых нет подозрений в совершении ими лично особо опасных преступлений, но которые были ключевыми фигурами в обеспечении работы преступного режима. О его спонсорах, пропагандистах, руководителях ключевых подразделений в репрессивном аппарате. Предать их всех суду было бы накладно, если вообще возможно, а предоставить им возможность продолжать заниматься политической деятельностью — опасно. Выход можно найти в адресных и точечных санкциях, которые в любом случае гуманнее, чем люстрации по профессиональному и социальному признакам. Речь идет о чем-то вроде «внутреннего акта Магнитского», который позволит на время отстранить от общественной инфраструктуры «первых учеников» режима.
Но этого, разумеется, недостаточно. Если просто отстранить «первых учеников», то вторые и третьи ученики очень скоро захотят стать первыми. Поэтому меры по противодействию внутренней контрреволюции следует дополнить запрещением пропаганды неприемлемых социальных и политических практик, которые неразрывно связаны с массовыми нарушениями прав и свобод человека. Именно это стремление отражали процессы декоммунизации и десталинизации — еще две возможности, упущенные, как считают многие, в 1990-е годы. Отчасти это правда, но все не так просто.
В 1990-е годы под декоммунизацией понимали в первую очередь запрет на деятельность коммунистической партии — реальной политической силы, которую и до сегодняшнего дня поддерживают миллионы людей. Попытка сделать это вызвала — и точно так же вызовет сегодня — неминуемый раскол общества, да и вряд ли вообще может увенчаться успехом.
Дело в том, что в самой коммунистической идее нет детерминистской предрасположенности к террору. Это только одна из возможных линий ее эволюции, которая, к сожалению, стала реальностью в России. Вместо того чтобы раскалывать общество, запрещая ярлыки, надо жестко пресекать попытки распространять и пропагандировать практики, которые этими ярлыками прикрываются. Применительно к коммунистическим идеям это примерно следующее: попытки оправдать большой террор и террор вообще, пропаганда насильственной экспроприации собственности, геноцида по социальному или национальному признаку — то есть все то, что составляет темные страницы истории России в XX веке. В некотором смысле это похоже на китайский подход к демаоизации: не трогая фигуру самого Мао, однозначная оценка которого как национального лидера представляется до сих пор затруднительной, компартия Китая нашла нужным очень жестко осудить крайности маоистского террора, включая так называемую культурную революцию и перегибы в борьбе с частной собственностью.
Таким образом, необходимо соблюсти баланс: с одной стороны, защитить новую власть и не допустить очередной реставрации режима, а с другой — не допустить раскола общества и гражданской войны (что все равно приведет к реставрации, только чуть позже). Люстрация не догма, а общая идея, практическое осуществление которой должно учитывать обстоятельства места и времени. Люстрация как самоцель не приведет ни к чему хорошему и не защитит ни от каких контрреволюций.
Глава 8. Как поставить под контроль «человека с ружьем»:
партия или органы?
В периоды стабильного развития работа реально действующих или даже декоративных институтов скрывает насильственную сущность любого государства. Но эта сущность никуда не девается. Государство, будучи сложным и многофункциональным явлением, в конечном счете всегда остается машиной насилия. Точнее, машиной легитимизированного насилия, ведь только легитимность применяемого насилия отличает государство от любой вооруженной банды, которая навязывает свою волю окружающим с помощью силы. Но когда на смену политической стабильности приходит время перемен, когда старый уклад жизни рушится, а новый еще не успевает сложиться, эта насильственная природа государственной власти выходит на первый план.
Поэтому перед любым временным правительством в первые же дни встает огромная проблема — контроль над «человеком с ружьем», или, как сегодня принято говорить, силовиками. Сегодня они замкнуты в закольцованную систему, где все следят друг за другом, а Путин лично — за всеми сразу. Но, как только Путин уйдет, кольцо разомкнется и десятки, если не сотни, вооруженных и организованных разрозненных групп окажутся предоставлены сами себе. Они могут признать авторитет временного правительства, а могут встать на сторону реакции или вообще попытаться стать самостоятельной силой, хотя последнее в России маловероятно в силу отсутствия соответствующей традиции.
Если события будут развиваться по такому сценарию, они неминуемо будут иметь множество отрицательных последствий, самым тяжелым из которых может стать контрреволюционный переворот или сползание к гражданской войне с перспективой распада государства на части. Поэтому подчинение старших и средних командиров силовых структур своей политической воле является для временного правительства безотлагательным делом и вопросом жизни и смерти с самого первого момента. Как бы хорошо ни была отлажена система демократических институтов, при малейшем сбое этот вопрос тут же выходит на первый план. Достаточно вспомнить, как много сил обе стороны конфликта в демократических США потратили на взаимодействие с руководством Министерства обороны и Комитетом начальников штабов, которые должны были принять решение, вводить или не вводить национальную гвардию в Вашингтон в тот день, когда приверженцы Трампа штурмовали Капитолий.
Вопрос контроля над «человеком с ружьем» в скрытой форме вставал при каждой смене правителя и в таком тоталитарном государстве, как СССР с его хорошо отлаженной системой идеологического наследования власти. Успех анти-бериевского переворота 1953 года был обеспечен во многом благодаря тому, что армия осталась лояльна партийному и советскому руководству в лице Хрущева и Маленкова. Падение самого Хрущева в значительной степени было обеспечено предательством тогдашнего руководства КГБ СССР, которое поддержало Брежнева, имевшего и без того сильную поддержку со стороны армии. Горбачеву во многом помогло то, что он рассматривался как ставленник выходца из КГБ Андропова, что обеспечило ему на первых порах лояльность руководства КГБ при нейтральной позиции армейских кругов. Отказ группы «Альфа» штурмовать Белый дом стал приговором реставрационному проекту ГКЧП. Так или иначе, любой транзит власти неизбежно включает в себя разрешение вопроса о том, кто контролирует вооруженных людей. Эта тема не обсуждается широко в учебниках по демократии, но ни одна демократия в мире не состоялась бы, если бы этот вопрос не разрешался каждый раз практически.
В России он разрешается в полном соответствии с ее
