заигрывании с Францией, порожденном, возможно, надеждами на то, что ее сильная Коммунистическая партия может даже прийти к власти, Советский Союз использовал французский национализм, стремясь помешать объединению Европы и ограничить американское влияние. В последние годы Москва переключила основное внимание на Германию. Она начала поощрять немецкий национализм и нейтралистские тенденции. На данном этапе Москва не слишком надеется оторвать Германию от НАТО. Игра ведется вокруг желания Западной Германии вдохнуть жизнь в общегерманские связи и ее подсознательном стремлении возродить особые отношения с Россией, которые по традиции продолжают ее прельщать. Существует мнение, что все это можно использовать для превращения Западной Германии в нейтрального члена НАТО. Если подобная тактика увенчается успехом, Западная Германия по-прежнему официально останется членом союза, но в главных вопросах отношений между Востоком и Западом будет занимать практически нейтральную позицию.
Выборочная подрывная деятельность также используется на западном фронте, преимущественно на его южном фланге. Имеются данные о том, что Болгария и Чехословакия в 70-е гг. поддерживали терроризм с целью дестабилизировать положение в Турции и Италии. В Турции эта кампания достигла особенно огромных размеров. Различным террористическим группам на ее территории в основном через Болгарию было поставлено оружия на сумму более 2 млрд. долларов Крупной мишенью подрывной деятельности стала и Италия. Например, нелегальная радиостанция, действующая из Праги, оказывала идейно-политическую поддержку марксистским террористам, пытавшимся дестабилизировать итальянскую демократию.
Вообще говоря, стратегию, осуществляемую в Европе, можно лучше всего назвать стратегией политического истощения. Ее цель – ослабить связи Западной Европы с Соединенными Штатами, не вызывая ни серьезного беспокойства Западной Европы, ни резкой американской реакции на постепенно возрастающую ее нейтрализацию. Важным средством политического устрашения является неуклонное и весьма существенное наращивание вооруженных сил Организации Варшавского пакта, направленное, несомненно, на создание потенциальной угрозы военного вторжения в Западную Европу на манер «блицкрига». Это создает атмосферу, в условиях которой европейские страны более склонны требовать от Соединенных Штатов уступок в отношениях между Востоком и Западом ради «ослабления напряженности», чем оказания Советскому Союзу сопротивления в наращивании им вооружений или в осуществлении региональной агрессии вне пределов Европы. К тому же наращивание Москвой вооружений вызвало ответные меры со стороны западноевропейских держав, что создает внутри них социальную напряженность, хотя их военные расходы остаются гораздо ниже американских. В свою очередь такие внутренние трения являются питательной средой для нейтралистских и даже антиамериканских настроений. Короче говоря, понимая, что Западная Европа продолжает страдать от исторического изнурения, Москва больше стремится привлечь западноевропейские страны на свою сторону, чем завоевать их.
На восточном фронте Советский Союз еще больше полагается на дипломатию и пропаганду и несколько меньше на военное давление или подрывную деятельность. В корейской войне Советский Союз не принимал прямого участия, и Москва по ее последствиям, вероятно, поняла, что она, по существу, привела к установлению более тесных и прочных связей между Соединенными Штатами и Японией. Аналогичным образом советское военное давление на Китай в конце 60-х гг. предопределило начало китайско-американского сближения, умело начатого в начале 70-х гг. президентом Ричардом Никсоном и смело завершенного президентом Картером в 1978 г. В результате Советский Союз в последние годы делает больший акцент на расширении экономических связей с Японией и постепенной нормализации отношений с Китаем. Однако эти усилия затрудняются повторяющейся время от времени советской бестактностью и удивительной неспособностью Москвы успешно сотрудничать со своими восточными соседями, что является результатом культурной удаленности и геополитического страха.
В итоге советские позиции в Японии заметно пошатнулись в 70-е гг. Японцев возмущали неоднократные советские угрозы, и они не забыли, что Советы оккупируют японскую землю. Несколько островов к северу от Хоккайдо, захваченных Москвой в 1945 г., по-прежнему удерживаются ею, как и острова Курильской гряды, переданные Советскому Союзу в качестве вознаграждения за участие в войне на Тихом океане. Кроме того, наращивание советской военно-воздушной и военно-морской мощи как на базах Японского моря, так и во Вьетнаме убедило японскую общественность в необходимости более тесных американо-японских связей для укрепления безопасности страны.
Долгосрочные проблемы Советского Союза на Дальнем Востоке не ограничиваются лишь продолжающимися связями стран региона с Америкой. Советских стратегов неотступно преследует призрак быстро идущего по пути модернизации Китая, использующего в этих целях новейшую технологию США и Японии и промышленные связи с обеими странами. Возникает перспектива появления на Евразийском континенте еще одного мощного центра, которой не существовало со времени окончания второй мировой войны. Кроме того, призрак Китая вместе с озабоченностью «желтой опасностью» давно и глубоко укоренились в сознании русского народа.
Небезынтересно, что этот страх можно было заметить еще на рубеже нашего столетия в опубликованной в 1902 г. и самой популярной в России «футурологической» книге русского историка и философа В. С. Соловьева, в которой размышлял о том, что произойдет к 2000 г. В данной книге, называющейся «Война и христианство: мнение русского. Три разговора»[2], Соловьев предсказывал, что Япония ассимилирует западные ценности и технику и что она в конечном счете заключит союз с Китаем. Затем где-нибудь в конце XX века Китай и Япония, к тому времени высокоразвитые в промышленном отношении страны, совместно ринутся на запад через всю Россию.
Чтобы не допустить такого развития событий, советские руководители, вероятно, рассчитывают на внутренние потрясения в Китае. Дэн Сяопин форсирует движение по пути модернизации, которое ориентирует Китай на Соединенные Штаты и Японию, и твердо укрепляет независимость Китая от Советского Союза. Советские руководители надеются на то, что когда он уйдет со сцены, для них могут открыться новые возможности. Несомненно, продолжают существовать связи между Москвой и некоторыми обучавшимися в Советском Союзе китайскими руководителями, которым сейчас под шестьдесят и за шестьдесят лет. Если после Дэн Сяопина в Китае начнется политическое брожение, Советы вполне могут ожидать переориентации китайской политики, за которую выступят партийные бюрократы, опасающиеся политических последствий экономической децентрализации и акцента на частной инициативе. В самом деле, с точки зрения Советского Союза, было бы очень желательно пустить под откос амбициозную программу модернизации Китая. Это отодвинуло бы перспективу возникновения на его восточной границе мощного и современного государства.
Лучшим вариантом для России было бы существование дружественного, но сравнительно слабого Китая. Однако, чтобы заручиться дружбой даже слабого Китая, Москве пришлось бы пойти ему навстречу в вопросе о прекращении своего военного присутствия и политического господства в Монголии, бывшей на протяжении истории частью Китайской империи и являющейся с начала 20-х гг. русским сателлитом. Контроль над Монголией дает Советскому Союзу огромное стратегическое преимущество при любом столкновении с Китаем, подвергая непосредственной угрозе важные промышленные районы и столицу страны. Поэтому весьма маловероятно, чтобы Советы согласились удовлетворить китайские требования в этом вопросе, и проблема Монголии будет и далее символизировать собой все более глубокое в конечном итоге и полное недоверие между
