class="cite">
«находит своё выражение в уступках антинародной политике гоминдана, в большем доверии к гоминдану, чем к массам, в боязни приступить к развёртыванию борьбы масс, в боязни расширять территории Освобождённых районов на оккупированной японцами территории, увеличивать народную армию, в преподнесении гоминдану гегемонии в Освободительной войне».
Такая трусость лишь способствовала контрреволюционной активности Чан Кайши.
Пролетарская политика Мао Цзэдуна состояла в доверии к силам народа. Это политика союза и борьбы, политика развёртывания прогрессивных сил, завоевания промежуточных сил и борьбы против сил консервативных, это политика решительного расширения территорий Освобождённых районов и увеличения Народно-освободительной армии. Лишь путём решительной борьбы против контрреволюционной политики Чан Кайши возможно было крепить антияпонский единый фронт, выдержать Освободительную войну, выдержать затяжную войну и обречь на поражение контрреволюционную политику Чан Кайши. Всё это было подтверждено опытом трёх антикоммунистических кампаний Чан Кайши.
Новая распродажа на международном рынке
После начала войны на Тихом океане Чан Кайши продолжал свою политику «ставки на двух лошадей»: с одной стороны, как говорилось выше, Чан Кайши, сохраняя тесный контакт с японскими захватчиками, поддерживая их (в ответ на такую же поддержку) в борьбе с коммунистами и проводя политику полицейского сотрудничества с ними против коммунистов, против народа, не оставлял и прежних своих попыток спровоцировать нападение Японии на Советский Союз. С другой стороны, он сохранял и увеличивал собственные вооружённые силы, надеясь, что войну будут вести Америка и Англия, а он займёт выжидательную позицию.
Политика «ставки на двух лошадей» была определена Чан Кайши ещё раньше, в его уже упоминавшейся нами речи «Отпор внешнему нашествию и возрождение нации», произнесённой ещё во время гражданской войны. В данный период эта политика получила лишь более конкретное развитие. Но на какую бы лошадь ни делал ставку Чан Кайши — будь то японский или англо-американский империализм,— в любом случае ставкой в игре был китайский народ.
Что давала ставка на японский империализм, было ясно из хода событий того времени, но и при ставке на англо-американский империализм послевоенный Китай, как минимум, должен был превратиться в придаток американского или английского империализма.
Теперь достоверно подтверждается, что Чан Кайши пытается окончательно превратить послевоенный Китай в придаток американского империализма. Мао Цзэдун отстаивал ту мысль, что обеспечить Китаю будущность независимого, свободного и могучего государства можно лишь опираясь на силы китайского народа (главным образом крестьянства), не отвергая абсолютно помощи извне, но принимая эту помощь на основе освобождения народа и его возрождения собственными силами. Однако Чан Кайши, главарь крупных помещиков и компрадоров, выступал именно против этого.
Чтобы содрать с народа три шкуры, Чан Кайши не остановился перед тем, чтобы выдать его на растерзание иностранному империализму.
Если Чан Кайши хотел сохранить господство крупных помещиков и компрадоров, наиболее характерными представителями которых являются «четыре семейства», а борьбу с коммунистами положить в основу борьбы против народа, то империализм был необходим ему как опора. Предыдущее наше изложение доказывает, что всё это было именно так. Однако японский империализм полностью разоблачил себя в глазах китайского народа, показав свою агрессивную сущность и жестокость в войне, которую он давно уже вёл против китайского народа. Поэтому связь Чан Кайши с японцами и его сотрудничество с ними должны были принять скрытые формы, в то время как внешне он становился в позу непримиримости. Кроме того, Япония в то время вела войну со всем миром, и Чан Кайши чувствовал, что эта опора непрочна. Он почуял, что нужно открыто держаться поближе к другому хозяину и запродать Китай на новом рынке. Естественно, что взор его устремился на американский империализм. Распродажа шла ускоренным темпом потому, что силы народа в Освободительной войне росли и крепли изо дня в день.
Вспомним, что на конференцию в Каире Чан Кайши отправился вместе со своей пройдохой-женой, Сун Мэйлин, и целью их было отнюдь не обсуждение проблем Освободительной войны. Они намеревались сделать Великий Китай разменной монетой в своих спекулятивных сделках. Эллиот Рузвельт следующим образом описал Сун Мэйлин в своих воспоминаниях:
«Я отправился выполнять свою новую роль — представлять отца на приёме у супругов Чан Кайши. Явившись на их виллу, расположенную в одной-двух милях от нашей, я обнаружил, что дочь Черчилля Сара выступает там в аналогичной роли — как представительница своего отца. Однако не успел я побеседовать с ней, как госпожа Чан Кайши увела меня и усадила рядом с собою. Она произвела на меня впечатление очень способной актрисы. Минут тридцать с лишним она с большим увлечением поддерживала оживлённый разговор и при том всё время устраивала так, чтобы этот разговор вращался вокруг моей персоны. Уже много лет никто не удостаивал меня такой искусной лести и не расточал мне таких чар. Она говорила о своей стране, но это послужило ей только поводом к тому, чтобы уговаривать меня приехать после войны в Китай и поселиться там. Не интересуюсь ли я животноводством? В таком случае мне не найти лучшего места, чем Северо-Западный Китай. Расписывая самыми радужными красками, какое состояние может составить себе там энергичный и способный человек, используя труд китайских кули, она вся подавалась вперёд, улыбалась мне, соглашаясь со всем, что я говорил, и уверенно опираясь рукой на моё колено. В течение первых нескольких минут я старался убедить себя в том, что эта дама совершенно искренне и чистосердечно поглощена беседой и что у неё нет никаких задних мыслей. Но в её манере держаться чувствовался какой-то холодный расчёт, отнюдь не совместимый с полной искренностью. Я вовсе не думаю, что она придавала моей персоне столь большое значение, чтобы из каких-либо скрытых побуждений пытаться покорить меня и завоевать мою прочную дружбу. Мне просто кажется, что г‑же Чан Кайши в разговорах с людьми, особенно с мужчинами, так часто приходилось пускать в ход свои чары и симулировать интерес к собеседнику, что это стало её второй натурой. И, откровенно говоря, мне не хотелось бы познакомиться с её подлинной натурой,— она, должно быть, ужасна» [115].
Эллиота Рузвельта, в общем, можно было тогда считать порядочным человеком, который не был покорен «чарами» и «симпатией» этой международной политической проститутки, не был опьянён нарисованной ему радужной картиной того, «какое состояние может составить себе там энергичный и способный человек, используя труд китайских кули». Хотя эта международная политическая проститутка с первой же встречи с человеком поспешила широким жестом проявить свою щедрость, предложив ему китайскую землю и труд китайских кули, однако это лишь маленькая деталь в того рода «предложениях», которые
