Помню, меня интересовала его реакция: пришел ли он в страшный гнев в тот момент, когда понял, что его фреска приговорена, или им овладело отчаяние? Сейчас я представляю, как Леонардо вздыхает, потом улыбается и, напрягая все свое внимание, созерцает эфемерное и великолепное зрелище исчезновения фрески, предпочитая последнее, грустное счастье напрасной и бесполезной ярости… Разумеется, печально думать о том, что всякое счастье приговорено к исчезновению. Но что делать, когда начался обратный отсчет?
Только научиться восхищаться уходящим счастьем и ценить его. Воспринимать его появления и исчезновения как мощное и нескончаемое дыхание счастья нашей земной жизни.
«Я знаю. Никогда я не буду счастлив более, чем сейчас. Я произношу имя своего счастья и внезапно пугаюсь его до того, что у меня мороз по коже».
Филипп Делерм
Теневая сторона счастья
Прекрасная эпоха [19] – мир, который скоро погрузится во мрак, но еще не знает об этом… Картина Сарджента, выставленная в галерее Тейт в Лондоне, мгновенно привлекает внимание своими внушительными размерами. Сначала посетителя восхищает утонченная красота Бетти, младшей из сестер, одетой в платье из красного бархата, ниспадающего элегантными складками. Потом его взгляд как будто магнитом притягивает радостное, полное живости лицо старшей сестры, Ины, любимицы художника, одетой в белое атласное платье. Все в ней дышит счастьем жизни – порозовевшее лицо, гордо вскинутая голова, улыбка, нетерпеливый жест. Левой рукой она небрежно опирается на китайскую вазу, принадлежащую ее отцу, очень богатому антиквару, и как будто другой рукой хочет куда-то увлечь сестру.
Ина и Бетти, дочери г-на и г-жи Э. Вертхеймер Джон Сарджент (1856–1925)
1901 г., холст, масло, 185 × 130 см, галерея Тейт, Лондон
Американец Джон Сарджент, воплощение космополита, родился во Флоренции, всю жизнь работал в Европе и скончался в Лондоне. Его считают одним из блестящих портретистов светского общества той эпохи, он был тесно связан с семьей Вертхеймер и написал портреты всех ее членов. Незадолго до своей смерти Сардженту пришлось стать свидетелем крушения Прекрасной эпохи и гибели беззаботного и счастливого общества в ужасах Первой мировой войны, о чем говорят многие из его картин.
Между тем мало-помалу смотрящего охватывает непонятная грусть. От чего возникает это беспокойство? Из-за темноты и тяжелой атмосферы викторианского интерьера, угадывающегося на заднем плане буржуазного убранства? Из-за грусти, связанной с романтическим представлением о том, что молодые, полные жизни женщины давно стали прахом, а вместе с ними в прах превратился мир, воплощением которого они были? Или же все просто: если внимательно приглядеться, то всякое изображение счастья в конце концов вызывает подобное беспокойство. «Красота – это то, что приводит в уныние», – говорил Поль Валери. А что, если то же самое относится к счастью?
Урок Сарджента
Не бояться необъяснимой боли счастья
Лето едва началось, а дни уже стали короче… В момент своего апогея счастье может навевать грусть. Иногда мы с трудом принимаем очевидное: счастье способно сделать нас несчастными. Мы спокойны, безмятежны, довольны. На поверхности наша жизнь кажется гладкой, как море перед тем, как подует ветерок, на горизонте – ни единого облачка. И тем не менее коварная и необъяснимая меланхолия овладевает нами. Обладает ли счастье способностью вырабатывать свой собственный антидот и саморазрушаться, когда достигает определенного порога напряженности? Ясное осознание счастья изначально содержит в себе предчувствие его близкого конца. Не нужно объяснять это невероятным мазохизмом, словно мы не вынесли бы, если бы все шло слишком хорошо, или даже низкопробным чувством вины, которое якобы рисует счастье как оскорбление или предательство по отношению к страданию других людей. Просто главная роль в нашей внутренней драматургии отводится сознанию.
Сознание необходимо для счастья. Именно оно трансформирует животное благополучие в такое человеческое чувство, как счастье. Но то же самое сознание, единожды возмутившись, открывает нам глаза на преходящий и эфемерный характер всякого счастья.
Наше счастье непостоянно, мы приговорены существовать только в череде его появлений и исчезновений, приливов и отливов. Поэтому бесконечным может показаться только зарождающееся счастье. В тот момент, когда мы начинаем чувствовать себя счастливыми, мы не задаемся вопросом о том, когда это закончится. Все начинания нашей жизни кажутся нам безграничными, и эта бесконечность убаюкивает и способствует нашему счастью. Напротив, то, что заканчивается, отнимает у нас что-то, заставляет грустить, иногда выходя за пределы разумного, словно короткий траур по счастливым моментам – генеральная репетиция нашей собственной кончины. Так наше сознание, позволяющее достичь эмоциональной полноты счастья, быстро превращается в носителя нашей грусти: оно раскрывает преходящий характер наших радостей, как и всего остального, одновременно с предчувствием их скорого конца.
Невозможно быть счастливым, не осознавая этого. Осознать свое счастье значит помочь ему повзрослеть, а также осознать его преходящий характер.
Иногда мы, испытав необыкновенное счастье, грустим при мысли о том, что несчастливы. Некоторые, чтобы не страдать от утраты, стараются уклониться от своего счастья. Словно уступка соблазну счастья – это постыдная и опасная слабость, которая будет наказана еще большим страданием после того, как рассеются иллюзии.
Подобное поведение часто объясняется уязвимостью: в страхе потерять счастье люди избегают доверяться ему. Но если мы будем защищаться подобным образом, наша ранимость рискует превратиться в черствость. И тогда мы с недоверием, пессимизмом, цинизмом или иронией будем смотреть на тех наивных доверчивых безумцев, мечтающих о счастье…
И наоборот, случается, что ранимые, но отважные люди пускаются в непрерывную погоню за счастьем и лихорадочно преследуют его в поиске удовольствий и наслаждений. Одно счастливое переживание приходит на смену другому, и главное, чтобы между ними не было пустоты! Количество в ущерб качеству… Известно выражение Оскара Уайльда: «Удовольствие – единственное, ради чего стоит жить. Ничто не стареет так быстро, как счастье». Более правильной кажется обратная формулировка. Но Уайльд был гомосексуалистом и жил в викторианском обществе, которое в этом отношении было одним из самых репрессивных (он был приговорен к каторжным работам). Оно запрещало ему быть откровенно счастливым; для утешения у него оставались только тайные удовольствия.
Отвращение к этим двум формам страха перед мимолетным и прерывистым характером счастья или одержимость ими показывают, что нам сложно согласиться с невозможностью уравновесить или отрегулировать свою эмоциональную жизнь. Одни предпочтут постоянно прятаться за грустью или сдержанностью, не желая прилагать никаких усилий к тому, чтобы стимулировать или принимать свое счастье. Другие, находясь во власти счастья, попытаются настроиться на подъем. Сколько неприятия действительности и сколько изнурения в обоих случаях! А также сколько пустых трат: существует масса более эффективных способов!
Смириться со своим счастьем также означает смириться с болью от его исчезновения.
«Часто у людей, рассуждающих о счастье, грустные глаза».
Луи Арагон [20]
Есть две убедительные причины, чтобы согласиться с тем,
