своим поведением.
– Словом, Жаб, сплошные страдания и тоска, так? – поинтересовалась Цапля.
– Ну почему же, совсем нет, – весьма энергично возразил пациент. – Мне нравилось петь в хоре, а однажды, под занавес очередного семестра, я даже с триумфом исполнил женскую партию из какой-то оперетты. Там я стал играть в гольф, сократив фору, которую мне давали, до двенадцати очков. Но что гораздо важнее, понял, что у меня могут быть друзья.
Я всегда умел рассмешить и с позволения отца то и дело угощал всех в кондитерской. Меня прозвали Старым Добрым Жабом, что мне очень нравилось. Если вдуматься, то нравится и сейчас. Пожалуй, именно поэтому я так люблю Крота.
Он умолк и на минуту задумался. Цапля ему мешать не стала.
– Приложив достаточно усилий, я сумел перейти в шестой класс и примерно в это же время стал во многих отношениях себя познавать. Впервые надел тогда галстук-бабочку. До сих пор помню, как рассердился отец, когда я первый раз явился в нем домой. Поначалу его реакция меня очень даже обрадовала. Если ему так хотелось меня порицать, я, по крайней мере, дал ему для этого хоть какой-то повод! С тех пор я этот галстук практически не снимаю.
С этими словами он подсознательно потеребил на шее темно-синюю бабочку в горошек.
– Кроме того, я организовал в школе обеденный клуб «Пудинги», выступив в роли его учредителя и президента. Мы подпольно собирались в соседней деревне, примерно в этот же период я впервые почувствовал интерес к еде и вину, не угасший и сейчас. К тому же, поскольку за мной стала закрепляться репутация представителя богемы, я накупил записей Стравинского и Берга. Полагаю, в ряде случаев эти великие мастера действительно могут произвести впечатление, хотя мои вкусы с тех пор изменились и сегодня я предпочитаю Шуберта.
Если эти откровения и удивили Цаплю, виду она не показала, разве что перекинула с одной на другую свои длинные ноги.
– И что же было потом? – спросила она.
– Я стал студентом Кембриджа. Каким-то непонятным образом сдал вступительный экзамен по латыни и заполучил одно из мест, отведенных выпускникам моей школы. Первоначально начальство посоветовало мне изучать теологию. Представляете? Но потом быстро охладело к этой идее и вместо нее предложило историю, которую я просто ненавидел.
– Тогда почему согласились? – спросила Цапля.
– Ха, вам легко говорить! – в раздражении ответил Жаб. – Неужели вы не видите, что решения за меня всю жизнь принимали другие?
Ответив, что нет, психотерапевт предложила пациенту продолжить.
– Несмотря на все это, в Кембридже мне действительно нравилось. У меня была куча подруг и друзей, пусть даже не совсем таких, которых хотелось бы моему отцу, с которыми мы основали «Эолийское поэтическое общество». Раз в неделю собирались на завтрак у кого-нибудь дома, читали свои стихи и пили белое бургундское. В дополнение к этому я прослыл мастером ходить на веслах по реке, поэтому в летний семестр мы без конца брали корзинки с едой, отправлялись в Гранчестер и устраивали там пикники.
– А как насчет учебы? – спросила Цапля.
– Не торопитесь, я ровно к ней и веду, – ответил Жаб, – хотя воспоминания об этом и сейчас причиняют мне боль.
Он на какое-то время умолк и глубоко задумался.
– Все эти разнообразные занятия отрицательно влияли на мою успеваемость. Если совсем честно, то я, можно сказать, практически не учился. Постоянно пропускал занятия, а потом посылал преподавателям очаровательную записку с извинениями, не забыв приложить к ней бутылочку винтажного портвейна. И мне никто ничего не говорил, по крайней мере до последнего семестра.
– И что с вами случилось тогда? – спросила Цапля, чуть подаваясь вперед в кресле.
– Ну… – начал Жаб, судя по виду, чувствуя себя крайне неуютно. – Раньше я никому не рассказывал об этом. Меня вызвали в кабинет к главе колледжа, который сделал мне самое строгое предупреждение. Произнес несколько весьма болезненных слов, в которых, как по мне, не было никакой необходимости. Опять же, поставил мне в пример Епископа, который, как оказалось, состоял в попечительском совете этого учебного заведения. Сравнение, как вы понимаете, было отнюдь не в мою пользу.
Но самую мучительную рану мне нанесли, когда капеллан нашего колледжа, присутствовавший на одном из наших эолийских завтраков, прислал записку, приглашая в ней поразмышлять над библейским текстом, который навсегда врезался в мою память.
– И что же это за текст? – без особого интереса спросила Цапля.
– Книга пророка Даниила, глава 5, стих 27. Там говорится о пире Валтасара и надписи на стене, начертанной таинственной кистью руки.
– Продолжайте, продолжайте, – произнесла Цапля, которую это, судя по всему, мало волновало. – Что там было написано?
– «Мене, мене, текел, упарсин». Эту историю я знал с самого раннего возраста, сама фраза казалась нам чем-то вроде детской считалочки, наподобие «эники, беники ели вареники». Но ее подлинное значение напрочь вылетело у меня из головы.
– Послушайте, Жаб, что вы все тянете? – нетерпеливо спросила Цапля. – Что это на самом деле означает?
– «Ты взвешен на весах и найден очень легким»! Причем под «легким» в данном случае подразумевается «неимущим».
В комнате воцарилась тишина. Жаб беспокойно ерзал, Цапля смотрела перед собой невидящим взглядом. А когда пациент, казалось, собрался с духом, психотерапевт задала следующий вопрос:
– И что же было потом?
– Больше всего студенты колледжа не хотели провалить выпускные экзамены. В итоге мне назначили «специальный» курс, поручив подготовить одну-единственную работу под названием «Жизнь Нельсона». И поскольку у меня был целый месяц, чтобы все вызубрить, экзамен я в итоге сдал. Узнав о моем «специальном» дипломе, отец так обрадовался и удивился, что даже повысил мне денежное содержание. Но я прекрасно понимал, что над горизонтом сгущаются тучи, вот-вот готовые разразиться бурей.
– Кстати о бурях, – вставила слово Цапля, – полагаю, у нас сейчас тоже будет гроза.
И вышла из комнаты. Вскоре Жаб услышал звук льющейся воды. Некоторое время спустя Цапля вернулась.
– Так на чем мы остановились? – спросила она. – Ах да, помню, вы ждали грозу. Продолжайте, пожалуйста.
– Хорошо, – вел далее свой рассказ пациент. – Я вот о чем хотел вам рассказать. Отец уже давно намекал, что я должен возглавить эту пивоварню. Сама мысль об этом повергала меня в ужас – все эти запахи, пар, да еще и необходимость вставать в половине восьмого и отправляться на работу! Притом что обычно я нежусь в постели как минимум до десяти! Однажды он взялся убеждать меня, что это мой долг и что бизнес должен всегда оставаться семейным. От его слов я почувствовал себя вконец жалким и ни на что не годным, меня
