еще не нашла себе признания, или, если нашла, то в недостаточной степени. Так, мне кажется, что она все еще недостаточно подчеркивается при оценке показаний свидетелей на суде, причем приведению свидетеля к присяге явно приписывается чересчур большое очищающее влияние на игру психических сил. Общепризнано, что при изучении традиций и исторических сказаний из жизни народов приходится считаться с подобным мотивом, стремящимся вытравить воспоминание обо всем том, что тягостно для национального чувства. Быть может, при более тщательном наблюдении была бы установлена полная аналогия между тем, как складываются народные традиции, и тем, как образуются воспоминания детства у отдельного индивидуума. Великий Дарвин вывел «золотое правило» для научных работников, опираясь на свое прозрение относительно роли неудовольствия в забывании [136].
Совершенно так же, как при забывании имен, ошибочное припоминание может наблюдаться и при забывании впечатлений. В тех случаях, когда принимается на веру, оно носит название парамнезии. Патологические случаи обмана памяти (при паранойе он играет даже роль основополагающего фактора в образовании бредовых состояний) породили обширную литературу, в которой я, однако, нигде не нахожу указаний на мотивировку этого явления. Эта тема относится к психологии неврозов, а потому она выходит за пределы рассмотрения в данной работе. Зато я приведу случившийся со мной самим своеобразный пример парамнезии, на котором можно с достаточной ясностью увидеть, как это явление мотивируется бессознательным вытесненным материалом и как оно сочетается с этим последним.
В то время, когда писал последние главы моей книги о толковании сновидений, я жил за городом, не имея доступа к библиотекам и справочным изданиям, и был вынужден, в расчете на позднейшее исправление, вносить в рукопись всякого рода указания и цитаты по памяти. В главе о снах наяву мне вспоминалась чудесная фигура бедного бухгалтера из романа «Набоб» Альфонса Доде, в лице которого автор, по-видимому, воплощал собственные мечтания. Мне казалось, что я отчетливо помню одну из тех фантазий, какие вынашивал этот человек (я назвал его мсье Жоселен), гуляя по улицам Парижа, и начал ее воспроизводить по памяти: как мсье Жоселен смело бросается на улице навстречу понесшей лошади и ее останавливает; как дверцы экипажа отворяются, выходит высокопоставленная особа, жмет мсье Жоселену руку и говорит: «Вы мой спаситель, я обязана вам жизнью. Что я могу для вас сделать?»
Я утешал себя мыслью, что ту или иную неточность в передаче этой фантазии нетрудно будет исправить дома, имея книгу под рукой. Но когда я наконец перелистал «Набоба» с тем, чтобы выправить уже готовое к печати место моей рукописи, то, к величайшему своему стыду и смущению, не нашел там ничего похожего на такого рода мечты мсье Жоселена, да и звали бедного бухгалтера совершенно иначе – мсье Жуайе. Эта вторая ошибка дала мне ключ к выяснению причин парамнезии. Итак, joyeuse – это женский род от французского слова joyeux (радостный). Именно так я должен был бы перевести на французский язык свою фамилию «Фрейд». Откуда, стало быть, могла взяться фантазия, которую я смутно вспомнил и приписал Доде? Это могло быть лишь мое же произведение, сон наяву, который мне привиделся, но не дошел до моего сознания; или же дошел когда-то, но затем был основательно позабыт. Может быть, я видел его в Париже, где не раз бродил по улицам, одинокий, полный стремлений, нуждаясь в помощнике и покровителе, пока меня не принял в свой круг доктор Шарко, в доме которого я затем неоднократно видел автора «Набоба».
Другой случай парамнезии [137], который удалось удовлетворительно объяснить, напоминает так называемое ложное узнавание, о чем я подробнее скажу ниже (в последней главе). Я рассказал одному из моих пациентов – честолюбивому и очень способному человеку, – что некий молодой студент, недавно примкнувший к кругу моих последователей, написал интересную работу «Der Künstler: Versuch einen Se– xual-Psychologie» («Художник. Опыт сексуальной психологии» [138]). Когда эта работа через год с четвертью вышла из печати, мой пациент заявил, что точно помнит – мол, еще до моего первого сообщения (месяцем или полугодом ранее) он видел где-то, кажется, в витрине книжного магазина, объявление об этой книге. Причем он утверждал, что автор изменил название, что первоначально в книге стояло «Ansätze» («Подходы»), а не «Versuch». Тщательные справки у автора и сравнение дат показало, что мой пациент хочет вспомнить нечто невозможное. Об этой книге заранее нигде не объявлялось, и уж, конечно, не за год с лишним до ее публикации. Я оставил этот обман памяти без истолкования, но затем мой пациент совершил ту же ошибку вторично. Он заявил, что видел недавно в окне книжного магазина книгу об агорафобии, хотел ее приобрести и разыскивал ее с этой целью во всех каталогах. Мне удалось тогда объяснить, почему его старания должны были остаться тщетными. Работа об агорафобии существовала лишь в его фантазии, как бессознательное намерение, и подлежала написанию им самим. Его честолюбие, будившее в нем желание поступить подобно тому молодому человеку, то есть подобной же научной работой открыть себе доступ в среду моих последователей, породило и первый, и второй обман памяти. Он сам потом вспомнил, что объявление книжного магазина, которое дало ему повод к ошибке, относилось к сочинению под названием «Genesis. Das Gesetz der Zeugung» («Генезис. Закон размножения»). Впрочем, именно я нес ответственность за изменение названия первой работы, так как мне самому удалось вспомнить, что я допустил эту неточность в передаче (Versuch вместо Ansätze).
Б. Забывание намерений
Никакая другая группа явлений не пригодна в такой мере для доказательства нашего положения о том, что слабость внимания сама по себе не способна объяснить ошибки, как забывание намерений. Намерение – это побуждение к действию, уже встретившее одобрение, но выполнение действия откладывается до наступления благоприятной возможности. Конечно, в течение этого промежутка времени может произойти такого рода изменение в мотивах, что намерение вовсе не будет выполнено. Но оно не забывается, а пересматривается и отменяется. То забывание намерений, которому мы подвергаемся изо дня в день во всевозможных ситуациях, обыкновенно не принято объяснять тем, что в соотношении мотивов появилось нечто новое; мы либо оставляем его просто без объяснения, либо стараемся объяснить психологически, допуская, что ко времени выполнения уже не оказалось потребного для действия внимания, которое, однако, было необходимым условием для того, чтобы само намерение могло возникнуть, и которое, стало быть, в то время имелось в достаточной для совершения этого действия степени. Наблюдение над нашим нормальным отношением к намерениям заставляет отвергать это объяснение как необоснованное. Если я утром принимаю решение, которое должно
