Вскоре вам захочется практиковать это открытие, эту силу на работе, дома, с друзьями. Ваши обычные разговоры будут обретать новую жизнь, так как вы будете вкладывать в них свои чувства. Если раньше вы не особенно задумывались над звучанием своего голоса, то теперь вы станете обращать внимание на звуки, и не только на звуки чувств, но и на музыку, ритм, силу крещендо, шепота и тишины — силу музыки. Вы уже знаете, что у вас есть резервуар чувств, и вы знаете, как делиться этими чувствами, как воодушевлять, зажигать и мотивировать людей, в чем и заключается секрет харизмы.
Мы научились говорить правду, говорить от чистого сердца, словами, пропитанными нашими чувствами. Все остальные слова похожи на пустые, плавающие в океане бутылки. Они раздражают. Они загрязняют пляж. Они покрывают землю слоем мусора, под которым ничего не растет. Ничего.
Учитесь, рисуя. Обучая начинающих адвокатов тому, как обращаться с аргументацией к присяжным, я первым делом вручаю им большой белый лист бумаги, кисть и палитру базовых цветов. Мои инструкции просты: рисуйте, как вы чувствуете.
В свое время рисование очень обогатило мои познания в искусстве спора. Я сделал в задней части дома деревянную пристройку-студию с большим окном, выходящим на север. И там, уединившись, рисовал, а рисуя, отрабатывал риторику. Делая мазки на холсте, я начинал продумывать доводы, которые я представлю на следующем слушании. Там, в своей студии, с кистью в руке, я узнал много нового о музыкальном аспекте аргументации. Я яростно набрасывался на холст, двигая кистью в такт своей речи и спонтанно нанося краску. Я узнал, что картина не может стать картиной без контраста теней и цвета и без тонких, аккуратных, завершающих мазков. На этих мазках мой голос понижался до шепота. Иногда я говорил быстро, отрывисто и на повышенных тонах, иногда — медленно, с расстановкой и более низким тоном, и по мере изменения звуков изменялись и движения кисти.
Я узнал, что аргументация, как и картина, выигрывает от многообразия красок. Но не нужно перебарщивать. Достаточно простых слов. От чрезмерной пестроты картина теряет свою силу. Цвета становятся грязными, сюжет расплывается, смысл теряется.
Кроме того, в картине, как и в речи, отрицательные пространства играют не меньшую роль, чем положительные. Фон играет не меньшую роль, чем объекты и фигуры, — а все вместе становится композицией. Небо, проглядывающее сквозь ветви и листья деревьев, стало для меня таким же интересным и важным компонентом картины, как и сами деревья. Аналогичным образом я узнал, что паузы между словами столь же важны, как и сами слова. Молчанием, пространством, можно выделить слово и подчеркнуть мысль. Чрезмерное нагромождение деталей в картине расфокусирует взгляд и размывает изображение. То же касается и аргументации. Быстрый, непрерывный поток слов не позволяет осмыслить идеи и наглядные средства и сводится к обычному шуму.
Я понял, что в живописи, как и в споре, нужно иметь смелость начать. Сделать первый мазок, нарушить тишину в своем уединенном месте, или в зале суда, или где бы то ни было. Это требует смелости. Вы стоите перед белым, девственно чистым холстом, беспомощно ожидающим вашего первого движения. Первый взмах кисти, первое произнесенное слово запятнает его. Как боязно и дерзко осквернять эту совершенную пустоту! Издать первый звук своей аргументации — осмелимся ли мы нарушить благоговейную тишину? Тем не менее тишина не может существовать без нас. Если бы не было пения птиц, треска сверчков, раскатов грома, криков наших душ, не было бы и тишины.
Знайте, когда начать и когда остановиться. Самые важные моменты в любом творческом процессе — это первый и последний штрих. Один лишний мазок может перечеркнуть всю работу. Сколько картин я испортил только потому, что не смог вовремя остановиться! Аналогичным образом, одно лишнее слово может перечеркнуть всю аргументацию. Нужно знать, когда остановиться. Сколько раз я корпел над картиной, которую считал недостаточно хорошей, надеясь как-то улучшить ее бесчисленными слоями краски, но безуспешно. С тем же успехом можно пытаться спасти аргументацию словами. От словоблудия слабая аргументация не станет лучше, а сильная только проиграет. Знакомая история?
Изучая виды и стили картин, наводняющих рынок произведений искусства, можно почерпнуть много полезного. Я живу вблизи горного хребта Титон. Я не устаю на него смотреть. Он каждый день предстает миру в новом и совершенно потрясающем великолепии. Но я устал от картин Титона. Я устал от картин ковбоев, индейцев, гор и пейзажей. Я устал от картин индейских детей, из невинных глаз которых катятся чистые, как роса, слезы. Я хочу видеть что-то новое, свежее, оригинальное, полное истинной душевной страсти. То же касается и аргументации. Свежая аргументация не может быть воспроизведением старых, банальных, набивших оскомину и ожидаемых доводов других. Она должна быть чем-то новым, вышедшим из творческого котла, в котором колдунья-психика варит свое волшебное зелье.
Так что рисуйте. А рисуя, создавайте музыку — как кистью, так и голосом. Оставляйте безмолвные пространства. Делайте мазки в такт музыке речи. Рисуйте свои картины. Пропевайте свои чувства. В этом есть какая-то магия. И я снова думаю о Ван Гоге. Ах, если бы мы могли присоединиться к нему в том пшеничном поле с воронами, на исходе жаркого лета! Если бы мы только могли проникнуться его чувствами, его душевным состоянием, мы бы услышали пульсирующую музыку Вселенной. Хотя не всем импонируют чувства, выраженные в картинах Ван Гога. Он и сам был в смятении от таких чувств. Они были настолько сильные, настолько пугающе необузданные, что в итоге он стал их отвергать и тем самым отвергать себя. Сначала он отрубил себе ухо. А потом, когда больше не мог выносить этих чувств, под тихий плач Матери-Земли «отрубил» и жизнь.
Я думаю, что эта потеря из потерь случилась не потому, что Ван Гог был способен чувствовать, и не потому, что его чувства были так обнажены, так болезненны, а потому, что он не смог признать свои чувства, принять их, прожить их, стать ими. Чувствовать — значит ощущать не только радость, но и боль. Чувства — это самое утонченное проявление жизни. Мертвые не чувствуют. Но в мучительных поисках душевного покоя Ван Гог стремился излить свои чувства на полотно, и когда полотна стали законченными картинами, когда они больше не могли вбирать в себя эту боль и эту мощь, от безысходности он схватился за пистолет.
Цель многих педагогов, хотя и завуалированная, состоит в том, чтобы приучать наших молодых, совершенно живых людей с совершенными чувствами абстрагироваться от своих чувств, подавлять их, умерщвлять их. Слишком многие родители и учителя стремятся привить этим живым юным созданиям установки и манеры поведения, образцовые для мертвецов, как то: быть совершенно спокойными, невозмутимыми и молчаливыми. На мой взгляд, слишком многие родители и учителя больше любят мертвых, чем живых. Но смерть и так придет достаточно скоро. Не нужно раньше времени навязывать ее молодежи.
Однажды я разговаривал о чувствах с молодым юристом по имени Джим, который блестяще окончил Гарвард и выучился соответствующей риторике. Профессора с омертвевшими внутренностями и атрофированными правыми полушариями учили его отрицать зону сердца. Они учили его быть похожими на них. Я завел дискуссию на темы, о которых мы здесь говорим, — о важности иметь, понимать, выражать свои чувства и передавать их другим.
— Все это хорошо для телевизионных проповедников и проходимцев, — сказал Джим. — Но юриспруденция — это наука, — аргументировал он, вторя отцу всех мертвых адвокатов, покойному Христофору Колумбу Лэнгделлу, который ханжески провозгласил право возвышенной, утонченной дисциплиной, доступной исключительно интеллектуалам и академикам. — Юриспруденция — это почетная профессия, а не предлог для эмоциональных излияний. — А потом, невольно признав потерю себя, добавил: — К тому же я бы никогда не смог так говорить. Я не такой человек.
