и выносят это суждение о них на основании чего-то вроде «sentiment». Естественно, если только удостоенные ученой степени и награжденные титулами теологи имеют право высказывать суждения по вопросу о Христе, то эти книжники могут быть спокойны: никто не помешает их работе.
Гункель, быть может, упрекнет меня в том, что я до сих пор еще, несмотря на его «поучения», не научился делать различия между настоящим Исайей и так наз. Второисайей, которого обычно считают с 40 главы книги Исайи, хотя это различие уже было отмечено мной в первом издании (1 тома) «Мифа о Христе». Однако, и я в будущем не буду утруждать внимания своих читателей такой узко-специальной ученостью, нисколько не облегчающей понимания самого предмета, тем более, что я вижу, что даже корифеи теологии, которых Гупкель, конечно, не будет упрекать в «дилетантстве», в своих популярных работах называют просто, как в библии, Исайей, и даже там, где речь идет о «Второисайе».
Этот материальный характер паулинизма (павлианства) недавно установлен вне всякого сомнения Рейценштейном в его книге — «Die hellenistischen Mysterienreligionen», 1910 г.
Это подтверждается также первым посланием Климента, где «раб божий» Исайи выводится в качестве «прообраза Иисуса, и где читаем следующее: «Если господь (!) был так кроток, то что же надлежит делать нам, которых он ведет под иго своей милости?». Весьма примечательно, что Климент, говоря относительно «кротости» Иисуса, ссылается не на поведение последнего, а на пророка Исайю.
«Если Павел говорит, что Иисус после своего земного существования ушел на небо из среды своих учеников (впрочем, где Павел говорит это?), давши (?) им уставы для новой церкви и умерши смертью преступника, то разве тем самым он пожертвовал личностью Иисуса в пользу мифической фигуры?»
«Оживит нас через два дня; в третий день восставит нас, и мы будем жить перед лицом его», — место, которое относится к израильскому народу, но которое Павел, возможно, отнес к мессии.
Впрочем, Вейс не останавливается даже перед извращением моих взглядов, лишь бы только ко мне придраться. Так, в предисловии к своему труду он поясняет, что я в настоящее время дошел уже до того, что ставлю себя на одну доску со Штраусом. На самом же деле, я в своей книге пишу следующее: «Те приемы, которые применяются моими противниками против «Мифа о Христе», точь в точь похожи на те, которые пускались в ход когда-то очень усердно, но совершенно тщетно, против «Жизни Иисуса» Штрауса». Мне очень жаль, что даже еще и теперь, и теперь в особенности, мне приходится усиленно настаивать на том, что мне никогда и в голову не приходило в отношении учености, проницательности и красоты изложения ставить себя на одну доску с таким выдающимся мужем, как Штраус.
Впрочем, это «Руководство» наивно прямо до неприличия. В своей первой части оно содержит избитые вещи, на которых, — по выражению самого Вейнеля, — не стоит останавливаться, не стоит уже по одному тому, что их я совершенно не касался в своих лекциях по вопросу об историчности Иисуса. Во второй части его находится длинное, кажущееся весьма научным объяснение со Смитом, из какового нельзя только понять, что же должны делать выступающие против меня на диспуте священники. Ведь, во-первых, в своих лекциях я едва только коснулся весьма сложного вопроса о дохристианском Иисусе, а во-вторых, можно было бы, и даже очень, сомневаться, согласятся ли, несмотря на подсказы Вейнеля, — согласятся ли священники выступить пред публикой и принять участие в узкоспециальном диспуте о подобных вещах. Только третья и четвертая часть «Руководства», действительно, посвящена тому, о чем шла речь в моих лекциях, т.-е. свидетельствам светских писателей и Павла. Однако, если Вейнель воображает, что он здесь сообщает что-либо новое или особенное, то он слишком низко оценивает умственный уровень господ священников. Во всяком случае, я могу заверить его, что все эти возражения я уже не раз слышал из уст своих рясофорных противников, — слышал задолго до того, как да пришел на помощь Вейнель со своим «Руководством».
Обратите внимание на туманное и двусмысленное выражение Вейнеля! Как будто уже доказано, что Павел лично знал братьев Иисуса и их жен, как таковых! К сожалению, у Павла вовсе нет словечка «невестки». Это — тот же способ выражения, каким пользуется и Хвольсон, говоря, что раввины второй половины первого века и начала второго «хорошо знали личность Иисуса»
Впрочем, как кажется, Юлихер в своей брошюре «Hat Jesus gelebt?» намерен отрицать, что здесь, вообще говоря, представляется затруднение; при этом для опровержения отрицающих историчность Иисуса он ссылается на «могущего высказывать свое суждение историка , каковым, натурально, может быть опять-таки только теолог. Правда, в этом он согласен с Вред»: «Для Павла ядром евангелия является сверхисторический элемент в явлении и судьбе Иисуса, а также сверхчеловеческое». «Но, — спрашивает он, — можно ли, в таком случае, ждать от него живого интереса к отдельной стороне исторического целого, человеческой личности Иисуса?» А затем следует приговор «могущего высказывать свое суждение историка: «Только полной неспособностью вонять душу жившего девятнадцать веков тому назад человека, т. е. способностью исторически мыслить, судить и делать выводы, можно объяснить ссылку отрицающих историчность Иисуса на Павла и его приемников, как на свидетелей против этой историчности» (23). Мы возражаем: только полной неспособностью понять душу человека, убежденного, что сын божий, второй бог недавно сошел в человеческом виде на землю и здесь претерпел крестную смерть, только крайним пристрастием теологов к вышеприведенному воззрению, не позволяющему им из-за деревьев видеть лее, — только всем этим можно объяснить себе их заявления, что подобный человек совершенно не интересовался моментами земной жизни этого бога. Насчет этого все необходимое уже было сказано Штейделем по поводу берлинского «религиозного собеседования» и больше не стоит тратить слов. «Если Павел, — продолжает Юлихер в связи с вышеприведенным. — говорит, что Иисус после своего земного существования ушел на небо из среды своих учеников, давши (?) им уставы для новой церкви и умерши смертью преступника, то разве тем самым он пожертвовал личностью Иисуса в пользу мифической фигуры?» Кто может постичь глубину этого выражения?
