грустен день прощания с Ним. Он был рядом во плоти. Его рук можно было коснуться, голос услышать, встретиться взглядом, увидеть улыбку… а теперь нельзя.
Память о Его голосе, о каждом прикосновении отныне станут бесценными жемчужинами, которые апостолы будут перебирать и раздавать уже своим ученикам.
Но… почему-то мне кажется, что, говоря друг другу «помнишь, а помнишь?», они ни разу не сказали этого с тоской потери. Нет. Они говорили о Нем с предвкушением встречи, с радостным ожиданием и нетерпением, и это предвкушение затмевало любую печаль о расставании.
«…Когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо. Они поклонились Ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью» (Лук. 24:51, 52).
И эта радость, упомянутая в Евангелии, такая нелогичная, такая странная в миг разлуки, делает все очень достоверным. Нельзя придумать такую радость, потому что она не придумывается, не выводится из обычных человеческих чувств при расставании. Она неправильная, неестественна по нашим меркам – и именно поэтому достойна веры.
Он один мог вдохнуть в Своих учеников тепло такой радости, вдохновить их даже Своим уходом. Из смерти сотворить Воскресение, из Распятия, худшего человеческого деяния – спасение грешников, из разлуки – радость: так может только Он.
«Я вернулся, радуйтесь. Я ухожу, радуйтесь. Радуйтесь, потому что это делаю Я – и что бы Я ни делал, Я делаю это ради вас. Верьте Мне и радуйтесь».
«Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас…» (Ин. 16:22) – говорит Он ученикам на Тайной вечере.
Смотрите: Он не сказал: «Увидите Меня, и возрадуется сердце ваше…» Он говорит: «Я увижу вас, и вы обрадуетесь».
Он не просто причина, Он еще и источник нашей радости, ее даритель. Она рождается в нас от того, что делает Он. И Он защитник: никто не отнимет, ни внешние, ни мы сами.
О, Он знает, как легко мы лишаем себя радости, как просто ее теряем в сомнениях, недоверчивости, ощущении ее «неположенности» нам. Как часто сами себя бьем по руке, тянущей к губам чашу радости.
Но радости нашей никто не отнимет у нас, даже мы сами себя ее не лишим, Он не позволит.
Боже, дай быть сопричастником радости Твоих апостолов, которые вернулись в Иерусалим, не утирая слезы, а радуясь. И не просто, а великой радостью.
Нет, не опустела без Тебя земля, а наполнились Тобой небеса. Нет, Твой уход ничего не отнял, а исполнил мир радостью о том, что все сбылось – и все только начинается.
Нет, не печаль разлуки, а предвкушение встречи; и апостолы не глядят с тоской в небо, а радостно идут в город, чтобы служить Тебе.
Ты уходишь – и с Твоим уходом становишься ближе, еще ближе, чем сидя на закате у костра за рыбой и за медом. Потому что было это, а будет еще больше.
Ты не оставил, Ты вознесся и взял с Собой сердца и души, помыслы и надежды любящих Тебя. А где мы, если не там, где наши сердца и мысли, души и надежды?
Твой уход – это обещание Встречи, а что может быть радостнее такого обещания? Только сама Встреча.
Вместо заключения
Меня периодически упрекают: мол, от моих текстов создается ощущение, что грешить не страшно, каяться не обязательно, а Господь так милосерд, что закроет глаза абсолютно на все и пустит всех в Рай. Или даже насильно затащит. В общем, беспокоиться не о чем.
Вы не поверите, но я пишу именно о покаянии. Просто начинается оно не с того, чтоб признать себя страшным грешником и начать рефлексировать по этому поводу.
Покаяние начинается с Христа. С того, что мы вдруг видим Его, переводим на Него глаза, и это нас меняет. Именно взгляд на Него творит с нами нечто такое, от чего грех становится не просто очевиден, но и чужд, чужд порой до болезненности. Грех выцветает, когда мы, глядя на Его прекрасный образ, ощущая и осознавая Его любовь, чувствуем, что прежняя жизнь не совместима с этим, а терять это уже совсем не хочется.
Мы подлинно каемся, встретившись с Ним, пережив нечаянную и нежданную радость и милость этой встречи: оказывается, Господь любит нас даже во грехе и видит в нас хорошее, хотя мы сами про себя знаем много такого, что с Ним несовместимо.
И Он знает. Но не делает это преградой, а говорит: «Иди ко Мне». Это меняет, именно это! Рядом с Ним не останешься прежним, если увидел Его по-настоящему.
Так Закхей сперва увидел с дерева Христа и услышал совершенно неожиданные Его слова: «Я буду у тебя ужинать», а уже потом, полный счастья от близости к Нему, покаялся и пообещал возместить ущерб.
Господь не сказал ему: «Сперва вразумись, потом Я окажу тебе милость и сяду с тобой за стол». Иисус прекрасно знал, что без Него не будет вразумления, а если вдруг и будет, то без Его близости и поддержки оно попросту сломает человека.
Первое, что меняет нас, – взгляд на Него и осознание Его доброты, незаслуженной и нечаянной и при этом очень теплой и очень… бережной и неунизительной для нас.
И мне очень, очень важно хотя бы в каком-то приближении дать в своих текстах словесный портрет такого Христа. Чтоб при взгляде на Него сердце к Нему потянулось, и так родились ростки перемены-метанойи-покаяния. Ведь только рядом с Ним этот росток вырастет и даст плоды.
Но, скажут мне, вот Сам Иисус часто говорил грозно и гневно, нередко поминал геенну огненную и гнев Божий, а я этого совсем не делаю. Что же выйдет из такого попустительства? Совсем грешники распояшутся!
Но ведь это Иисус. Он мог делать и говорить все, что Ему было угодно, не боясь, что этим доведет людей до страха и отчаяния. Потому что это был Он Сам. С Его лицом, Его взглядом, Его голосом. Он был Собой, и для Его слушателей это было величайшим утешением и ободрением. Его доброта была очевидна, о ней не надо было говорить. А все мои тексты, вместе взятые, не стоят одного Его взгляда, улыбки, кивка.
Ему не нужно было объяснять, какой Он: для окружающих это было и так ясно. Иначе не толпились бы вокруг Него люди, матери не несли бы детей под благословение, а самые последние отпетые грешники, отбросы общества, поскорее убирались бы с Его дороги и не смели и глаз на Него поднять, не то что сесть с Ним за один стол.
И от Него можно выслушать все. Правда – все. Но только от Него. Не какие-то абстрактные угрозы и
