лексикой эроса, но при этом не заражает эротическими чувствами? Как отлично известно Оригену, этого нет в Новом Завете, а в Ветхом такая лексика встречается только три раза – в Книге притчей (4:6) и в Книге премудрости (3:9; 8:2).
Следует уточнить, что, как сейчас принято считать, в Книге притчей содержится материал, формировавшийся на протяжении столетий, и в своем нынешнем виде она возникла не ранее II в. до Р. Х. Перевод Семидесяти толковников значительно отличается от масоретского текста и содержит существенные дополнения. Конечной точкой двух традиций следует поэтому считать два текста – еврейский и греческий, а самой древней и «историчной» традицией – греческую. Книга премудрости, напротив, является последним, самым поздним произведением в Ветхом Завете, она написана непосредственно по-гречески неким евреем из диаспоры, жившим в окружении греческого языка и знавшим греческую философскую терминологию, особенно присущую стоикам. Этот автор, имя которого нам неизвестно, жил, вероятно, в космополитической Александрии и принадлежал к последнему поколению перед пришествием Христа. Но, в совершенстве владея греческим, он мыслил не в греческом духе – его духовной родиной всегда была религиозная традиция Израиля. Здесь необходимо напомнить, что Книга премудрости не вошла в Библию Израиля как раз потому, что была написана не по-древнееврейски. Христианские Церкви поместили ее в число боговдохновенных, или «канонических» книг; одной из первых среди этих Церквей была Католическая, включившая Премудрость в Библию наряду с другими «второканоническими» книгами.
Первый из двух библейских стихов, на которые ссылается Ориген (оба они из учительных книг), таков: «Не оставляй ее, и она будет охранять тебя; люби ее (ἐράσθετι αυτῆς), и она будет оберегать тебя» (Притч 4:6). Второй – «Я полюбил (εφίλεσα) ее [премудрость] и взыскал от юности моей, я пожелал взять ее в невесту себе, и стал любителем (ἐραστής ἐγενόμεν) красоты ее» (Прем 8:2).
Насколько известно, среди древних христианских авторов Ориген был первым, кто процитировал Притч 4:6 и Прем 8:2. Это он сделал в своих трактатах, но почти никогда не делал в проповедях, за исключением двух Гомилий о Песни, где Притч 4:6 приводится дважды. Это «очевидный знак того, как он должен был сознавать возможность неправильного понимания и замешательства, которые могли вызвать [эти отрывки] у плохо подготовленных слушателей» [313].
Правды ради надо сказать, что оценка Оригеном этих двух стихов связана также с интерпретацией премудрости, о которой повествует Библия. Он относит Премудрость ко Христу и самого Христа именует Премудростью Божией. В связи с этим следует вспомнить размышления Платона о красоте как о начале, приводящем в действие динамику эроса-Эрота, о чем говорится в Пире (раздел 11.2). Тогда становится понятен смысл риторического вопроса, поставленного Оригеном в Комментарии к Евангелию от Иоанна: «Что сказать о Премудрости, которую сотворил Бог в начале пути своего накануне дел своих (Притч 8:22), которыми Отец был доволен, радуясь их многоразличной умопостигаемой красоте, доступной лишь умным очам, красоте, побуждающей к любви (эросу) и заключающей в себе божественную небесную красоту»?
Как отмечалось выше, еще Климент соединил платоновский эрос с агапой и одновременно с идеей познания. Но именно Ориген стал утверждать, что Христос есть сама Премудрость и поэтому Премудрость заключается в том, что Христос есть красота, и поэтому красота заключается в том, что сам Христос-Премудрость оправдывает чрезмерное восхищение Оригена стихами Притч 4:6 и Прем 8:2. А ведь совмещение эроса с красотой – характерно именно для Платона, как мы это видели в его Пире. Если, согласно Оригену, язык эроса оправдан в христианской жизни в силу многообразной связи между Христом, мудростью и красотой, то, значит, Ориген устанавливает эту связь во всей ее глобальности также и в силу связи между эросом и красотой, исходящей от Платона.
При рассмотрении трудов Плотина (раздел 11.4) мы обратили внимание на то, как этот философ воспринял от Платона и развил динамизм связи эроса с красотой и, следовательно, с божественным началом. Историк христианства Вернер Байервальтес (Beierwaltes), на которого мы уже ссылались, точно проследил движение платоновской волны не только от Платона до Плотина, но также до Прокла, а затем до Псевдодионисия Ареопагита. Теперь пройдем по этому следу и выясним, каким образом линия, соединявшая Платона, Плотина и Прокла, дошла до Псевдодионисия, не миновав прежде и Оригена. Ведь это Ориген, как мы видели, предоставил христианское гражданство платоновской связи между эросом и красотой и тем самым довел эту связь до божественного начала во Христе. Такое взаимопроникновение продолжится у Псевдодионисия. Он переосмыслит его вместе с философией созерцания Прокла, и результаты его размышлений волнами дойдут до Максима Исповедника и Иоанна Скота Эриугены, потом до Николая Кузанского, Марсилио Фичино и далее до Эдит Штайн.
Вернувшись к нашей основной теме, еще раз подчеркнем, что Ориген сумел приручить язык эроса и в смысловом плане уравнять его с библейским и христианским языком агапы благодаря Платону. Так же благодаря этому греческому мудрецу и философу, посвятившему себя более всего эросу, он смог выстроить триаду «Христос-премудрость-красота», утвердив ее на совершенном смешении божественного и человеческого у Христа.
Как мы убедились, боговдохновенное Писание для Оригена – это Библия на греческом языке, используемая во Вселенской Церкви, и в ней, по его мнению, ценна каждая, даже мельчайшая, деталь. Но в этой греческой Библии для обозначения любви обычно не используется лексика из области ἔρως/ἐρᾶν, и только в отношении премудрости один раз было сказано «люби ее» (ἐράσθετι αὐτῆς), а во второй раз повествователь говорит, что влюблен в нее (ἐραστής). На таком вот ничтожном основании Ориген отваживается на свои экзегетические выводы и предпринимает рискованную инициативу, опираясь на собственное «предпонимание» Платона. Для него не представлял трудностей тот факт, что в Священном Писании наблюдается огромная количественная диспропорция между употреблением слов из области ἀγάπη/ἀγαπᾶν (и даже φιλία/φιλεῖν) и очень редким появлением слов из лексической группы ἔρως/ἐρᾶν. Наоборот, он приложил большие интеллектуальные и эмоциональные усилия, чтобы выставить на передний план еле заметные следы эротической лексики в Писании, словно не замечая хрупкости, если не сказать объективной несостоятельности своего толкования.
В Прологе Комментария к Песни Ориген согласно переводу Руфина Аквилейского (этот фрагмент мы перевели заново) совершенно невозмутимо заявляет: «Неважно, говорится ли, что Бог любим эротической любовью (utrum amari dicatur) или агапической (aut diligi), и я не собираюсь кого-либо обвинять за то, что он, следуя Иоанну, называет Бога ἀγάπη (caritatem) или называет Его ἔρως (amorem)».
Вместе с этим решением Ориген берет на себя огромную ответственность, впервые безоговорочно определив, что Бог Иисуса Христа есть эрос, тогда как в 1 Ин 4:8 сказано, что этот Бог есть агапа. Тем самым Александриец идет дальше Нового Завета
