в ходу среди первых христиан, то как же могло случиться, что Павел ни упоминает ни одного из них?
Я не хочу дальше останавливаться на том, что д-р Вейс и г. Жоллей оставляют нетронутыми также совершенно явно пристегнутые места, как XXII, 5 у Луки. «Если не покаетесь, все так же погибнете», места, которые противоречат всему основному тексту. Если мы будем продолжать просеивание текста до полного исчезновения подобных чужеродных вставок, то мы все же окажемся пред совершенно непреодолимым затруднением: тот самый основоположник христианского культа, существование которого мы допустили в теории, совершенно не выявлен в нашем исследовании, ибо нам все время приходится иметь дело с мифами доктринальными и историческими. У нас остается единственная более или менее содержательная историческая гипотеза. Нам остается предположить существование некоего неопределенного религиозного первоучителя вроде Иисуса бен-Пандира, который был казнен за свое учение имевшее, вероятно, антииудейский характер. Вокруг движения этого дохристианского Иисуса могли сгруппировываться обломки древнего солнечного культа или старинного культа младенца Иошуа, сына Марии. Но если такая гипотеза не может быть категорически опровергнута, то все же изучение религиозного развития дает нам право признать, что исторический культ Христа мог развиться лишь из древнего культа Иисуса, который имеет наподобие столь многих других культов свои корни в примитивном обоготворении природы
Вокруг раннего исторического культа, в котором «Иисус», отнюдь не Иисус из Назарета, фигурировал лишь в роли распятого мессии, в роли не учителя, а бессловесной жертвы (таково было воззрение. Павла), могли сгруппироваться различные другие доктринальные движения, которые могли впитать в себя действительно имевшие место высказывания различных Иисусов, назаритов и неназаритов, претендовавших на звание мессии. Исторический же культ кроме того несомненно впитал в себя уже в течение одного поколения множество всяческих прагматических и дидактических измышлений.
Исчерпывающее изложение этой теории, которая постепенно переводит нас от мифологии, рассматриваемой в историческом освещении, к истории, изучаемой в социологическом освещении, придется отложить до другого раза. В настоящем сочинении мы хотим только закончить распашку мифологической почвы, что нам необходимо в ближайшую очередь. В предыдущем сочинении я вскрыл языческое происхождение многих христианских мифов. Остается еще много евангельских мифов, как исторического, так и доктринального характера, в которых столь же легко обнаружить их языческое происхождение. Я, правда, не взял на себя задачи проанализировать все решительно евангельские мифы, я только попытался составить толковый каталог, обнимающий десятка два мифов исторического характера и связный суммарный обзор уже разобранных мною мифов доктринального характера. При этом я постарался привести несколько доказательств в пользу моего взгляда на евангельские поучения, претендующие на роль подлинных высказываний проповедника Иисуса, странствовавшего в сопровождении 12 апостолов, как на доктринальные мифы самой чистой воды.
В сочинении, где я впервые занялся этим вопросом, я изложил те основания, которые побудили меня причислить подобные литературные измышления, которые каким-нибудь определенным учением явно неисторично приписываются какой-нибудь знаменитой личности, к категории мифов.
Миф об Озирисе рассказывает, что Озирис учил людей определенным вещам и совершил много определенных деяний. Тем не менее, никому не придет в голову оспаривать мифичность рассказа об Озирисе. Всякому понятно, что отдельный человек не мог изобрести хлебопашество и виноделие или основать цивилизацию. Когда же, однако, нам приходится иметь дело с легендарной личностью, культ которой жив еще и поныне или похоже на какой-нибудь из живых культов, то возможность признания этой личности мифическою отпугивает всех. Даже отделавшиеся от супранатуралистических воззрений люди готовы еще охотно верить тому, что какая-нибудь отдельная личность, вроде Моисея, выдумала 10 заповедей, что какой-нибудь Иисус взбирался на гору, чтобы возвестить людям заповеди прощения и непротивления злу. Когда этим людям указывают на то, что все эти нравственные заветы были распространены еще задолго до разбираемой эпохи, то они не унимаются. Они пытаются обрести в этих поучениях следы какого-то «принципиального своеобразия», хотя бы как раз эти поучения обнаруживали совершенно отчетливо мифичность той личности, которой это своеобразие приписывается, хотя бы каждая отдельная историческая деталь подчеркивала, что эти поучения являются дидактическими измышлениями, вложенными в уста мифического проповедника. Приходится очевидно принимать в данном случае в расчет какую-то неспособность среднего человека воспринимать истину в количестве, большем, чем какая-то определенная скромная доза. Остается надеяться на постепенное психологическое приспособление людей к этой истине, на которое потребуется, быть может, немало целых поколений.
Процесс ассимилирования новых идей может быть, однако, ускорен уяснением себе того постепенного приспособления нашей психики к новым истинам, которое уже имело место в прошлом. Поступательное движение человеческой мысли заключается, как мы уже видели, в отдельных небольших уступках истине. Вначале люди пытаются найти естественное объяснение для чудес ветхого завета. Несколько позднее кое-кто приходит к выводу, что в этих чудесах приходится видеть только мифы, за которыми не скрывается никаких реальных событий. Большинство, однако, продолжает еще видеть в мифических образах реальных людей и героев. При таком положении вещей не удивительно, что новозаветные чудеса не отвергнуты еще даже теми, кто в старозаветных чудесах видит чистейшую мифологию. Лишь постепенно критическое исследование приступает к анализу и новозаветных рассказов. Однако, здесь сильнее всего дает себя знать цепляние за личность героев, ибо эмоциональная связь с ними у современного человека гораздо сильнее, чем с действующими лицами ветхого завета. Поступательное движение сильно замедляется большей частью неспособностью многих освоиться с сущностью явлений сравнительной мифологии. Декан Мильман [21], например, много ломал голову над той мыслью, что вифлеемское избиение младенцев могло появиться в евангелиях как раз вследствие того всеобщего внимания, которое привлекли к себе многочисленные жестокости Ирода. А между тем самый беглый, но не предвзятый, взгляд на более ранние варианты этого рассказа должен был бы открыть почтенному декану, что мы имеем здесь дело с обыкновенным мифом.
Подобные писатели и большая часть читателей почему-то никак не обратят внимания на то, что между сверхъестественным, распространившимся, якобы, в самых широких слоях благовестием о рождении божественного младенца и первым открытым выступлением его — лежит огромный, ничем не заполненный, промежуток времени — в целых 30 лет. А ведь этот факт имеет большое значение. Тот самый полубог, о рождении которого возвещалось с такой помпой, оказался забытым всеми своими соседями. Или, как сказал бы Цельс [22], ангелы провозвестники достигли лишь того, что их забыли все те, кому они являлись. А вот совсем недавно мы были свидетелями того, как столь непредубежденный ученый исследователь, д-р Перси Гарднер, повторил, уже не знаю в который раз, совершенно неправильное объяснение, произведшее, однако, на нас впечатление, известного места из евангелий об «ослице и осленке». Гарднер считает это место результатом ошибки
