устремлялась не к духу, а к материи, руководствуясь старыми и опасными девизами. В языческой любви личность в принципе играет столь малую роль, что редко встречающаяся тяга к ней стоит на самой низкой ступени иерархически расположенных форм эроса. Любовь к личности должна сразу возвыситься до более широкой любви, удаленной от конкретной личности, до абсолютной реальности и безличного характера Идеи. Любовь как самоотдача и самопожертвование ради другой личности просто немыслима. Не только жертвы Ахилла ради Патрокла, но и Алкестиды ради Адмета и Кодра ради афинян были бы абсурдны, если бы к ним не побуждала любовь к славе [322].
Здесь стоит вспомнить слова Тертуллиана о том, что общего у Афин и Иерусалима, между портиком сада Академии и портиком храма Соломона. Вероятно, такой резкий христианин, как он, мог бы сразу ответить, что ничего общего между ними нет: есть или языческий эрос без личности или библейская, а особенно новозаветная, агапа с личностью. Но данную проблему следует тщательно рассмотреть, а для этого нужно оценить достоинства и ограниченность трудов Андерса Нюгрена об эросе и агапе.
11.6. Проблематика агапы в новое и новейшее время
Для откровенного и органичного рассмотрения темы эроса и его соотношения с агапой, а значит, и с личностью, необходимо прежде исследовать современный подход к проблематике агапы.
Нужно признать: человеком, который откликнулся на безотлагательную потребность избавить от «вавилонского греха» двусмысленности христианскую идею агапы, стал, несомненно, Андерс Нюгрен. Его книга Эрос и Агапа, несмотря на присущие ей слабости, является своего рода классикой христианской мысли. Главное положение Нюгрена, на которого мы уже не раз ссылались, сводится к следующему: существует неустранимое противостояние между христианской идеей, обозначаемой, так сказать, «техническим термином» агапа, и греческой идеей эроса, которой она противостояла с самого начала. Более того, если, согласно Нюгрену, классическое изложение идеи эроса дал Платон, то парадигматическое определение агапы мы находим у Павла. Вопреки всем историческим изменениям, которые претерпела христианская агапа, в частности вступая в контакт с античной концепцией любви, отраженной в платонизме, она всегда отличалась характерными признаками, представленными Нюгреном в виде точной, тщательно проработанной схемы. Именно они отличают христианскую агапу от греческого эроса, обнаруживая их противостояние без какой-либо возможности посредничества или компромисса.
Греческий языческий эрос – это: желание; эгоцентрическое стремление к самоутверждению; не спонтанность, а мотивированность, заданность красотой и, следовательно, качеством или ценностью предмета любви; в его самой благородной форме – тяготение к возвышенному; завоевание собственного бессмертия и самоосвобождения. В принципе это путь человека к божественному и, как следствие, это любовь, где Бог или божество – только объект, созданный по образу человека.
Напротив, христианская агапа, согласно Нюгрену, это милосердие; великодушная самоотдача; самоотверженность, ищущая пользы не для себя, а для другого; не путь человека к божественному, а путь Бога к человеку, ибо прежде всего сам Бог есть агапа; как следствие, это дар Бога человеку и в человеке; самопожертвование, понуждающее отдать свою собственную жизнь, чтобы получить возможность обрести ее; любовь, не мотивированная ценностью объекта, но спонтанная, свободная, возвышенная, бьющая ключом, как вышедший из берегов поток, обращенная и на «добрых», и на «злых».
Эту концепцию, изложенную здесь в весьма общих выражениях, Нюгрен развивает и аргументирует в своей сложной и утонченной книге, пока единственной, которая, насколько нам известно, осмелилась охватить и памятники греческой мысли (от мистерий через Платона до Плотина и Прокла), и Новый Завет (от синоптиков через Павла до Иоанна), и древних христианских мыслителямей (от апологетов и гностиков до Августина) и затем – Средние века до Возрождения с трудами Марсилио Фичино. Внушительный том Эроса и Агапы завершается тем, что Нюгрен называет «коперниковой революцией», совершенной Лютером. Тот, согласно Нюгрену, первым в истории христианства постиг решительный теоцентризм павловой агапы во всей его чистоте и тем самым разбил синтез эроса и агапы на основе идеи милосердия, порожденной гением Августина и потому сделавшейся непреложной для католической традиции.
Пункт за пунктом разобрать монументальное произведение Нюгрена – задача необыкновенно трудоемкая, хотя уже раздалось немало критических голосов. С течением времени предпринимались попытки углубить рассмотрение представленных им отдельных тем, но у Нюгрена оставался гигантский объем его магматической материи. Сегодня выводы этого произведения проверяются новыми научными данными, но оно сохранило привлекательность неожиданного открытия, привлекая также и логичностью – при нечеткой общей структуре с избыточными деталями. Вместе с тем книга скомпонована, можно сказать, геометрически, и это помогает ей оставаться красноречивым и провокационным вызовом, заслуживающим того, чтобы возвращаться к нему снова и снова.
Но действительно ли платоновская интерпретация эроса, как утверждает Нюгрен, отражает взгляды, характерные для всей античной Греции?
В предыдущем разделе мы убедились, что эрос в понимании этого слова греками не всегда означал побуждение к возвышенному: он мог носить и эгоцентрический характер, выражая стремление человека к самоосвобождению. Мы видели сложность интеллектуальных построений Платона, а также его последователей, развивавших мышление об эросе в сторону агапы. Вероятно, по отдельным признакам эроса, понимаемого, согласно платоновской трактовке, как благое и плодотворное излияние, такие выдающиеся христианские мыслители, как Климент Александрийский и Ориген, без достаточных на то оснований разглядели в нем нечто близкое к христианскому понятию агапы. Ориген пришел поэтому к мысли, что Бога, христианского Бога допустимо именовать как агапой, так и эросом.
На вопрос о том, совпадает ли такая точка зрения с новозаветным откровением, мы попытаемся ответить в следующих разделах. Но является ли идея любви, выражаемая типично христиански термином агапа, абсолютно новой в истории мировой культуры? Как достаточно подробно будет рассмотрено позднее (разделы 11.7–8), Бог христианства, безусловно, не есть «Бог эроса», но – «Бог любви (ἀγάπη)» (2 Кор 13:11). Изначальная и последовательно нормативная формула агапы – не та, которую Нюгрен, добрый лютеранин, вдохновившись словами Павла, заключил во взрывчатую и символическую формулу «агапа креста». По мнению Нюгрена, греческое понятие эроса вступило в неразрешимое противоречие, в непримиримый конфликт с понятием агапы, присущим «переоценке всех ценностей», которая, как полагал Ницше, и есть христианство. Разного рода попытки согласования эроса с агапой, довольно эффективные или неумелые и даже пагубные, предпринимавшиеся христианскими авторами, за исключением Лютера, – все они были, продолжает Нюгрен, отражением того, что Гарнак назвал «эллинизацией христианства».
История идеи любви, однако, не сводится к удивительной, но всё таки «территориально ограниченной» судьбе встречи-столкновения древнегреческой мысли и христианства. Сейчас, на исходе Новейшего времени, в период постмодернизма и так называемой глобализации, нужно взглянуть и на другие великие мировые религии и на разнообразные культуры. Нужно учесть и тот факт, что А. Нюгрен – не «парвеню», не историк-импровизатор теологии и философии. В книге Эрос и Агапа, являющейся его самым значительным
