говорящей сердцу, а потому и возможна ее сплошная сексуализация, как бы новое осмысление – «остранение», как сказали бы наши «формалисты». Эдипов комплекс, действительно, великолепое остранение семейной ячейки. Отец – не хозяин предприятия, сын – не наследник; отец – только муж матери, а сын – его соперник! Но мы знаем, что и Эдипов миф возник не на сексуальной почве (сексуальное, как и всегда, – обертка), а на экономической: мать была хозяйка (пережиток матриархата) и только рука матери давала право на престол (наследование по женской линии): сыну приходилось или уходить на сторону, или устранять отца. Только на такой почве мог родиться мотив Эдипа (Гильдебранд и Гадубранд в древнегерманском эпосе, Рустем и Зораб – в иранском, бой Ильи-Муромца с сыном – в русском и пр.). Фрейд сексуализировал этот мотив и с его помощью остранил семью.
Фрейдовское осмысление мира и общества путем сексуализации всех вещей и отношений попало в самую точку. Этим и объясняется его успех. Сексуализированные отношения двух заслонили все и вся и стали прообразом и мерилом всех других отношений. Душный мир по ту сторону социального, созидаемый современной нам буржуазной философией, неизбежно должен искать в сексуальности (отвлеченно понятой) свою, быть может, самую важную базу.
— — —
Мы можем теперь, опираясь на нашу практическую оценку основ фрейдизма, сделать некоторые выводы в применении к тем моментам, которые были выдвинуты нашим изложением: к снотолкованию и к остроте. Данная нами оценка метода и определение бессознательного позволяет нам сделать это в немногих словах.
Компромиссные или замещающие образования – образы сна, мифов и художественного творчества, действительно, не могут быть поняты путем поверхностного истолкования их сознанием. Мотивации сознания при всей их субъективной искренности не являются объективным объяснением каких бы то ни было идеологических построений (признаем сновидения зачаточной формой таких построений). Все моменты идеологии строго детерминированы и притом чисто материальными силами. Могут ли они быть сведены все сплошь к социально-экономическому базису и только из него объяснены как необходимые?
Конечно, нет, – и марксизм этого никогда не утверждал [112]. В идеологических построениях окажется какой-то остаток, не сводимый к базису (в сновидениях он будет велик). Этот остаток должна объяснить биология, физиология и, наконец, объективная психология. Но, во-первых, – остаток этот ни в коем случае нельзя брать изолированно: биологическое или психологическое – лишь абстрактный момент. В конкретной идеологии он обрастает исторической и социально-экономической плотью и это касается не только образов искусства, мифа, философии, но даже и сновидений. А во-вторых, – этот остаток как наиболее константный (постоянный) является наименее творческим моментом идеологии; не он определяет актуальное, живое содержание их: о слишком общем (общечеловеческом и даже общеживотном) и о слишком индивидуальном (единичном) говорят меньше всего. Одно – подразумевается, другое – неинтересно. Идеологическое построение прежде всего – социально.
Что же делает Фрейд? Не признавая сознательных мотивов как исчерпывающе объясняющих «явное содержание» образа, – с чем, конечно, нужно согласиться, – он ищет для него чисто психической детерминанты в бессознательном (инфантильное влечение), определяющей идеологический образ целиком, во всех его моментах.
В итоге – поразительный вывод: вся культура (не только сон) живет почти исключительно за счет детских влечений! Какой-то «инфантильный базис», всецело заменяющий, по Фрейду, социально-экономический!
Но мы уже знаем, что такое это фрейдовское бессознательное, и потому мы можем сказать: фрейдовское «скрытое содержание» (исполненные инфантильные желания сновидений, инфантильные влечения мифов и художественного творчества и пр.) – метафорический образ некоторого x, сконструированный по аналогии с сознанием (эту конструкцию мы уже изучили). Искомое x – материальная необходимость: социально-экономическая, физиологическая, биологическая и объективно-психологическая. Эта материальная необходимость – не сознательна, но отнюдь не «бессознательна» во фрейдовском смысле.
Метод свободного фантазирования – есть метод конструирования метафоры («бессознательное») и ее проецирования в искомое x. Это фантазирование, конечно, не случайно, но оно само нуждается в объективном объяснении. Конечно, при объяснении образа сна момент биологический и психологический очень важен. Но в образах мифов, искусства – в частности остроты и философии – все существенное и актуальное (творческое) подлежит социально-экономическому объяснению.
С развитой нами точки зрения может быть проделан интересный анализ всех метафорических образований (комплексы и их моменты), населяющих фрейдовское бессознательное.
Но это выходит за рамки нашей статьи.
Лучшим доказательством правильности нашего взгляда на психоанализ, на его основное метафорическое ядро и широкие идеологические тенденции, является последняя книга О. Ранка «Das Trauma der Geburt» (1924). Это великолепная reductio ad absurdum фрейдизма.
Нужно отметить, что Ранк – любимый ученик Фрейда и считается самым ортодоксальным фрейдистом; книга посвящается учителю и преподносится ко дню его рождения. Признать ее случайным явлением никак нельзя. Это – последнее слово психоанализа, под которым подпишется, вероятно, и сам Фрейд.
Вся жизнь человека и все культурное творчество является, по Ранку, не чем иным, как изживанием и преодолением на различных путях и различными средствами травмы рождения.
Рождение человека в мир – травматично: организм, вытолкнутый из материнского лона, переживает страшное потрясение, равным которому будет только органическое потрясение смерти. Ужас и боль этой травмы есть и начало человеческой психики. Страх рождения становится первым вытесненным моментом, стягивающим к себе все остальные последующие. Это – корень бессознательного и вообще всего психического. Избыть ужас рождения человек не может во всей последующей жизни. Но вместе с ужасом рождается и тяга назад, в пережитый рай внутриутробного состояния. Отсюда и двойственное отношение к материнскому лону: оно влечет к себе, но оно же и отталкивает. Эта жажда возврата и этот страх остаются навсегда в душе человека как источник всей его жизненной продуктивности.
Внутриутробное состояние характеризуется отсутствием разрыва между желанием, потребностью и их удовлетворением, т.е. между организмом и внешней реальностью: внешний мир для зародыша – это организм матери, как бы непосредственно продолжающий его собственный организм.
Все характеристики рая и золотого века в мифах и сагах, характеристики идеального единства мира и будущей гармонии в философии и, наконец, социальные утопии – явно выдают черты своего происхождения из этой же тяги к внутриутробной жизни, однажды пережитой, т.е. в основе их лежит смутная, бессознательная память о действительно бывшем рае, и в этом смысле они не выдуманы.
Но врата рая охраняет суровый страж – ужас рождения, который всегда подымается, когда возникает в психике тяга к возврату, и отбрасывает это желание в бессознательное.
Травма рождения воспроизводится в болезненных симптомах: в детском страхе, в неврозах и в психозах. Здесь она непродуктивно повторяется телом больного, но этим не преодолевается. Преодоление травмы происходит
