года обучения у Гуссерля в Берлине, полный энергии Сартр вернулся во Францию. Он приступил к разработке собственной феноменологии, оживив ее характерно сартровским пониманием Кьеркегора и Гегеля. Кроме того, использовал личный материал: детские переживания, юношеские порывы, широкий спектр любопытных фобий и навязчивых идей. Воссоединившись с Симоной де Бовуар, он привлек ее к своей работе, а она, в свою очередь, привнесла свой опыт и индивидуальность в их сочинения и размышления. Сочетание вышло весьма необычным.
Сартру пришлось вернуться к преподаванию — сначала в Гавре. В свободное время он стал миссионером феноменологии, призывая всех своих друзей изучать ее — включая и тех, кто, как Мерло-Понти, уже это делал. Де Бовуар, которая хорошо читала по-немецки (очевидно, лучше, чем Сартр, хотя тот говорил и читал на нем весь год), провела большую часть 1934 года, погрузившись в феноменологические тексты.
Стремясь перенести свои идеи на бумагу, Сартр закончил начатое в Берлине эссе «Основная идея феноменологии Гуссерля: Интенциональность» — работу, которая запомнилась тем, что объясняла интенциональность как изгнание из уютных чертогов разума в суровый мир бытия. Он также работал над исследованием феноменологии воображения, сокращенная версия этого исследования была опубликована в 1936 году под названием L’imagination, а переработанная полная версия — в 1940 году под названием L’imaginaire, или «Воображаемое». Обе работы исследовали феноменологическую загадку того, как сны, фантазии или галлюцинации могут быть осмыслены в терминах структуры интенциональности, даже если их объекты не существуют или отсутствуют в реальности.
Чтобы углубить свои исследования в этих областях, Сартр решил, что ему и самому понадобится пережить галлюцинации, поэтому он попросил врача Даниэля Лагаша, старого школьного друга, достать ему мескалин, который впервые был синтезирован в 1919 году. В середине века интеллектуалы наперебой стремились заполучить мескалин; кульминацией этой тенденции стал выход в 1953 году книги «Двери восприятия» [31], знаменитого феноменологического исследования Олдоса Хаксли о том, что чувствуешь, рассматривая картины и слушая музыку во время трипа. Один из экзистенциалистов-экспериментаторов 1950 годов, английский писатель Колин Уилсон, описал встречу с первозданным бытием, которая была «похожа на пробуждение в поезде и обнаружение незнакомца с лицом в дюйме от вашего собственного». Задолго до этого Сартр искал собственную встречу с бытием. Доктор Лагаш ввел ему препарат, а затем проследил за трипом, в то время как Сартр, как и положено хорошему феноменологу, наблюдал за происходящим изнутри и делал записи.
Результаты оказались катастрофическими. Если у Хаксли наркотическое приключение было мистическим и экстатическим, а один из ассистентов доктора Лагаша наслаждался прогулками по воображаемым лугам с экзотическими танцовщицами, то мозг Сартра изверг из себя адскую кучу-малу из змей, рыб, стервятников, жаб, жуков и ракообразных. Хуже того, они отказывались уходить. В течение нескольких месяцев похожие на лобстеров существа следовали за ним прямо из поля зрения, а фасады домов смотрели на него человеческими глазами.
Сартр нечасто вспоминал этот опыт в своих исследованиях воображения — возможно, потому, что опасался сойти с ума. Однако он использовал его в других произведениях, включая рассказ 1937 года «Комната» [32] и более позднюю пьесу 1959 года «Затворники Альтоны» [33], в которой молодые люди находятся в осаде мнимых монстров, а также полувыдуманное произведение 1938 года под названием «Еда». В последнем использовались как мескалиновые образы, так и поездка в Италию в 1936 году. Рассказчик, гуляя в одиночестве по Неаполю в очень жаркий день, наблюдает ужасные вещи: ребенок на костылях выбирает из сточной канавы ломтик арбуза, кишащий мухами, и съедает его. Через открытый дверной проем он видит мужчину, стоящего на коленях рядом с маленькой девочкой. Когда она говорит: «Папа, мой папа», тот вгрызается ей в ягодицу, словно в буханку хлеба. Рассказчика Сартра одолевает тошнота — но вместе с ней приходит озарение: ничто в мире не происходит по необходимости. Все «условно», и все могло бы произойти по-другому. Это откровение приводит его в ужас.
Озарение Сартра по поводу «случайного», должно быть, пришло раньше, поскольку он уже некоторое время собирал о нем заметки — сначала в пустых тетрадях, которые, по его словам, он случайно нашел в вагоне метро и на обложке которых была реклама «Midi Suppositories». В Берлине эти заметки превратились в черновик романа с рабочим названием «Меланхолия». Он, в свою очередь, стал романом, с которым я столкнулась, когда мне было шестнадцать лет: «Тошнота» [34], история писателя Антуана Рокантена и его скитаний по Бувилю.
Изначально Рокантен приехал в этот скучный приморский городок, чтобы изучать жизнь придворного XVIII века, маркиза де Рольбона, чьи документы хранятся в местной библиотеке. Карьера де Рольбона состояла из череды безумных приключений и стала бы подарком для любого биографа, вот только Рокантен все никак не мог найти способ их описать. Он понял, что жизнь совсем не похожа на эти бравые истории, а фальсифицировать реальность он не хочет. По сути, это сам Рокантен сбился с пути. Лишенный рутины и семьи, придающих структуру жизни большинства людей, он проводил свои дни в библиотеке, бродил по городу, пил пиво в кафе, где на проигрывателе играл регтайм. Он наблюдал за горожанами, которые занимались своими обыденными мещанскими делами. Жизнь казалась ему комком бесформенного теста, который характеризуется лишь случайностью, а не необходимостью. Это осознание приходило регулярно, как волны, и каждый раз наполняло Рокантена тошнотой, которая, казалось, связывалась с окружающим миром. Вот он берет камешек, чтобы бросить его в море, но в руке тот ощущается как отвратительная шарообразная масса. Он входит в комнату, и дверная ручка превращается в странный комок. В кафе его привычный пивной бокал со скошенными краями и ярким гербом пивовара выглядит ужасно и неприятно. Он пытался феноменологически зафиксировать эти переживания в дневнике: «Я должен рассказать, как я вижу этот стол, улицу, людей, свою пачку табака, поскольку именно эти вещи изменились».
В конце концов, глядя на «вареную кожу» каштана в местном парке и снова ощущая тошноту, Рокантен понимает, что его беспокоит не просто дерево, но бытие дерева. Это то, как оно, необъяснимо и бессмысленно, просто сидит, не желая обрести смысл или успокоиться. Вот что такое случайность: беспорядочное, возмутительное присутствие вещей. Рокантен понимает, что больше не может смотреть на мир как раньше и что ему никогда не завершить биографию де Рольбона, потому что он не может писать приключенческие истории. На данный момент он вообще ничего не может:
Я опустился на скамейку, ошеломленный, потрясенный этим изобилием существ без причины: цветение, цветение повсюду, мои уши гудели от существования, сама моя
