обладать интенсивными чувствованиями, т. е. самым чувствительным термометром, указывающим, что полезно и что вредно; обладая интенсивными чувствованиями, они очень много страдают и потому существование для них мучительно; очевидна целесообразность сильного страдания при смерти, очевидна целесообразность страха смерти. Легко себе представить, что было-бы, если страха смерти не было если-бы смерть не была мучительна: высших животных и людей на земле не было; только религия могла-бы сохранить людей. Все высшие животные должны очень много страдать, что доказывается, конечно, тем, что не смотря на большую плодовитость, они мало размножаются и даже вымирают, напр. бобры, зубры и т. п.; продолжительность жизни их от неблагоприятных условий до того сокращена, что, напр., старые волки и старые лошади очень редки. Мучительный страх смерти, мучительность смерти — вот что заставляет существовать, т. е. страдать этих несчастных, обреченных природой на выполнение неисполнимой задачи.
Конечно, тоже самое следует сказать о громаднейшем числе живших и живущих людей: ведь сравнительное меньшинство избавлено от страха смерти христианской верой в загробную жизнь. Те, кто не удостоен этого блаженства (а их громадное большинство), обречены на страдание и во время существования и в минуты его прекращения; кроме того они наделены мучительным страхом смерти. Достоевский, великий знаток человеческих страданий, вот что сказал о страхе смерти 88: „Она вынесла несколько минут (слишком много минут) смертного страха. Знаете ли, что такое смертный страх? Да, ведь, это невыносимо, это горячечный кошмар, только на яву, и, стало быть, во сто раз мучительнее; это почти все равно, что смертный приговор привязанному у столба к расстрелянию и когда на привязанного уже надвинут мешок“... А этот смертный страх приходится переживать не раз, и его интенсивность необходима для того, чтобы люди переносили свои страдания; интенсивность его должна быть тем больше, чем интенсивнее чувствования, т. е. страдания, иначе человек предпочтет смерть существованию.
Как велики страдания людей, можно судить потому, что всегда были, есть и будут люди, не смотря на страх смерти, кончающие самоубийством. Как известно, самоубийство — удел одних людей, потому что люди, как самые высшие существа, страдают всего больше. Мы не обладаем сколько нибудь точными данными о самоубийстве, мы даже не можем утверждать, что число самоубийств растет, потому что прежде гораздо легче было скрыть самоубийство, чем теперь, чем, может быть, и объясняется регистрируемое увеличение числа самоубийц. Мы можем только утверждать, что самоубийство является одним из доказательств громадного преобладания страданий над наслаждениями в нашем существовании. Едва ли найдется много оптимистов до того ослепленных, чтобы решаться утверждать, что если бы люди не были одарены страхом смерти, то самоубийство было-бы нормой, а не исключением.
Вот в этом-то и великая трагедия нашего существования: не смотря на всю мучительность нашего существования, мы боимся смерти, любим жизнь и потому существуем, пока не выстрадаем так много, как то позволяют наши силы или наш организм. Всякому существу как бы назначено пережить известную сумму страданий — столько, сколько длится борьба между жизнью и смертью в нашем организме.
Только когда медленно или внезапно смерть окончательно побеждает жизнь, существование оканчивается. Мы обречены на страдания и, чтобы мы не уклонились от перенесения страданий, т. е. выполняли всецело, по нашим силам, задачу жизни, нам и дано сильнейшее страдание, мешающее нам прекратить жизнь. Бэкон, в своем энтузиазме, думал, что наука должна придумать средства, делающие смерть менее мучительной; но такая задача не по силам науки, потому что страх смерти есть одно из приспособлений органической материи для увеличения живой материи в форме высших животных и людей.
Человек должен страдать во время своего существования, страдать от страха смерти и страдать при прекращении существования — таков закон органической материи.
Итак мы видим, что стремление к существованию, отвращение к смерти вовсе не опровергает пессимизма; напротив, этот факт является самым убедительным опровержением оптимизма. Зная, в чем состоит основной закон жизни и что такое, чему соответствуют чувствования, мы вполне ясно понимаем, почему, не смотря на всю мучительность нашего существования, смерть для нас и высших животных так мучительна, мы даже понимаем, если не сами цели, то целесообразность этой трагической загадки— нам и жизнь тяжела и тяжело с ней расстаться.
Если-бы человек не был наделен чувствованиями, он мог бы помириться со смертью, как окончанием индивидуального существования, для него было бы утешением знание о бессмертии живой материи. Для оптимиста Лейбница было ясно „il n'у а jamais ni génération entіère, ni mort рarfaite, рrise à la rigueur, consistant dans la séраration de l'ame. Et ce que nous appelons générations sont des développements et des accroissements, comme ce que nous appelons morts sont des envoleppements et diminutions. Ainsi on pent dire que non settlement l'âme, miroir d’un univers, est indestructible, mais encore l’animal meme, quoique sa machine perisse souvent en partie et quitte on prenne des depou-illes organiques“ 89. Эта идея примиряла бы нас с смертью) если бы мы были одарены только разумом, по так как мы наделены и разумом и чувствованиями, для нас такое философское утешение не имеет субъективнаго значения. Лейбниц, как и большинство философов и психологов, не оценили великого значения чувствований в пашем существовании, а между тем чувствования играют в пашей жизни гораздо большую роль, чем разум. Mosso 90 доказал, что чувствования вызывают более значительное повышение температуры мозга, чем представления. Для людей, как существ одаренных и чувствованиями и разумом, мучительны как само существование, так и его прекращение, почему никакая философская идея не может уменьшить ужаса, внушаемого смертью и тягостности существования. Поэтому навеки верными для всех останутся слова Экклезиаста 91: „И похвалих аз всех оумерших, иже оумроши оуже паче живых, елицы жива суть доселе. И благ паче обоих сих, иже не виде всякаго сотворения лукаваго сотвореннаго под солнцем“.
Заканчивая свой труд, я должен сказать, что не рассчитываю на его успех в ближайшем будущем; по всей вероятности, он или не обратит на себя внимания, или вызовет такие же злостные нападки, какой удостоилась одна из глав его, опубликованная под заглавием „Основной закон жизни (La loi fundamentale de la vie). В этом труде высказано много стоящего в полном противоречии с общепринятыми взглядами и потому он не может претендовать на быстрый успех. Я много лет обдумывал то. что изложено здесь, и потому нужно не мало времени для того, чтобы мои идеи завоевали себе успех. Большое препятствие для успеха работы — это малое доверие нашей публики к тому, что печатается русскими учеными и по
