из другого действия, эффекту которого мы подвержены. Активные же силы, напротив, провоцируют всплеск креативности: в назначенный час, в благоприятный момент они увлекают ее и в определенном направлении – ради стремительного и точного приспособления. Так формируется
мгновенный ответ (riposte). Именно это позволяет Ницше утверждать: «Истинная реакция есть реакция действия» [344]. В этом смысле активный тип вовсе не тот, что содержит в себе исключительно активные силы; он выражает «нормальное» отношение между реакцией, замедляющей действие, и действием, ускоряющим реакцию. Господина называют ре-агирующим именно потому, что он действует через свои реакции (agit ses réactions). Активный тип, следовательно, включает в себя и реактивные силы, но они находятся в нем в состоянии, когда их определяет способность повиноваться и быть задействованными. Активный тип выражает отношение между активными и реактивными силами, состоящее в том, что реактивные силы оказываются задействованными.
Из этого мы можем сделать вывод, что одной реакции недостаточно, чтобы породить ресентимент. Ресентимент означает такой тип, в котором реактивные силы одерживают верх над активными. Но одержать верх они могут только одним способом: если они больше не задействованы. И ни в коем случае нельзя определять ресентимент через силу реакции. Если мы спросим, что такое человек ресентимента, то нельзя забывать о следующем принципе: подобный человек не ре-агирует. На это четко указывает само слово «ресентимент»: реакция перестает быть задействована, чтобы стать чем-то ощущаемым. Реактивные силы одерживают верх над активными, потому что они уклоняются от действия. Тогда встают два вопроса: 1) Как они одерживают верх, как они уклоняются от действия? Каков механизм этой «болезни»? 2) И наоборот, как в нормальном состоянии реактивные силы оказываются задействованными? Нормальное означает здесь не частое, а, напротив, нормативное и редкое. Как можно определить эту нормы, это «здоровье»?
Фрейд часто предлагает описание жизненной схемы, которую называет «топической гипотезой». За восприятие раздражения и за сохранение его устойчивого следа отвечает не одна и та же система: ведь одна и та же система не в состоянии одновременно сохранять в точности те преобразования, которые она претерпевает, и обладать острой восприимчивостью. «Мы предположим, что первая система аппарата воспринимает раздражители, но не сохраняет их, то есть не обладает памятью, и что за ней располагается вторая система, превращающая мгновенное возбуждение первой в прочные следы». Эти две системы или два типа записи соответствуют различию сознания и бессознательного: «Наши воспоминания по природе бессознательны»; и наоборот: «Сознание рождается там, где прекращается мнемический след». Таким образом, формирование системы сознания нужно понимать как результат эволюции: на грани внешнего и внутреннего миров «от непрерывно получаемых раздражений сформировалась столь гибкая кора, что она приобрела свойства, делающие ее способной единственно к получению новых раздражений», к сохранению объектов исключительно в качестве непосредственного и изменчивого образа, совершенно отличного от того прочного или даже неизгладимого следа, который запечатлен в системе бессознательного [345].
Фрейд был далек от того, чтобы считать эту топическую гипотезу своим изобретением и принимать ее без оговорок. В самом деле, мы находим все элементы этой гипотезы у Ницше. Он различает две системы реактивного комплекса: сознание и бессознательное [346]. Реактивное бессознательное определяется через мнемические следы, стойкие отпечатки. Это пищеварительная – вегетативная, пережевывающая – система, которая служит выражением «абсолютно пассивной неспособности избавиться от однажды полученного впечатления». И несомненно, даже в этом бесконечном пищеварении реактивные силы выполняют возложенную на них работу: они фиксируются в неизгладимом отпечатке, вкладываются в след. Но ведь всем очевидна недостаточность этой первой разновидности реактивных сил. Если бы реактивный аппарат не располагал другой системой сил, адаптация стала бы невозможной. Нужна другая система, когда реакция перестает выражаться в следах и становится реакцией на наличное раздражение или непосредственный образ объекта. Эта вторая разновидность реактивных сил неотделима от сознания: постоянно обновляющаяся кора неизменно острой восприимчивости, среда, где «вновь и вновь обнаруживается место для нового». Вспомним, как Ницше призывал сознание быть скромнее: его происхождение, его природа и функция исключительно реактивны. Тем не менее это не лишает сознания известного благородства. Вторая разновидность реактивных сил показывает нам, в какой форме и в каких условиях реакция может быть задействована, – когда реактивные силы берут в качестве объекта раздражение в сознании, тогда и соответствующая реакция сама становится тем, что задействовано.
Также необходимо, чтобы обе системы, или обе разновидности реактивных сил, были отделены друг от друга, а следы бессознательного не вторгались в сознание. Необходимо, чтобы особая и наделенная соответствующими полномочиями активная сила поддерживала сознание и ежеминутно поддерживала в нем свежесть, текучесть, подвижную и легкую химическую стихию. Эта активная сверхсознательная способность и есть способность забывать. Ошибка психологии состояла в том, что она рассматривала забвение как отрицательное определение, не раскрывая его активный и позитивный характер. Ницше определяет способность забывать следующим образом: «Не vis inertiae [347], как полагают поверхностные умы, но скорее способность стирания в подлинном смысле слова», «аппарат амортизации», «пластичная, восстанавливающая и целительная сила» [348]. Поэтому реакция становится чем-то задействованным, так как принимает в качестве объекта раздражение сознания в тот же самый момент, когда реакция на следы пребывает в бессознательном как нечто неощутимое. «То, что мы поглощаем, столь же слабо предстает у нас в сознании при переваривании, сколь и тот сложный процесс, который происходит в нашем теле при усваивании пищи… Отсюда можно прямо заключить, что никакое счастье, никакое спокойствие, никакая надежда, никакая гордость, никакое сиюминутное наслаждение не могли бы существовать без способности к забвению». Здесь нельзя не отметить крайне специфическое положение этой способности: как активная сила, она делегируется деятельностью, чтобы представлять ее перед реактивными силами. Она выступает как «страж» и «надсмотрщик», препятствуя смешению двух систем реактивного аппарата. Как у активной силы, у нее нет никакой другой деятельности, кроме функциональной. Она исходит из деятельности, но абстрагирована от нее. И энергию для обновления сознания ей приходится постоянно заимствовать у второй разновидности реактивных сил, присваивая эту энергию, чтобы передать ее сознанию.
Поэтому она подвержена изменениям, функциональным расстройствам и перебоям более любой другой способности. «Человек, у которого этот аппарат сдерживания поврежден и уже не способен функционировать, подобен (и не только подобен) диспептику: ему не удается что-либо закончить». Предположим функциональную недостаточность способности забывать: воск сознания становится как бы затвердевшим, возникает тенденция путать раздражение с его следом в бессознательном, и наоборот, реакция на эти следы поднимается на уровень сознания и полностью его заполняет. Поэтому реакция на следы становится чем-то ощутимым в то же самое время, когда реакция на раздражение перестает быть задействованной. Это влечет за собой огромные последствия: не имея возможности возбудить
