представляет собой и бунт и триумф этого бунта. Ресентимент – это триумф слабого как такового, бунт и победа рабов как таковых. В этой своей победе рабы и образуют тип. Тип господина (активный тип) определяется способностью забывать, а также способностью к деятельным реакциям. Тип раба (реактивный тип) определяется феноменальной памятью, властью ресентимента; из этого происходят различные характерные черты, которые определяют этот второй тип.
Неспособность восхищаться, уважать, любить [356]. Память о следах сама по себе полна ненависти. Даже в самых трогательных и проникнутых любовью воспоминаниях скрываются ненависть или месть. Мы видим, как жвачная система памяти пытается замаскировать эту ненависть – за счет одной хитрой операции, которая состоит в том, чтобы упрекать самих себя во всем том, в чем в действительности они упрекают то существо, воспоминанием о котором притворно дорожат. По этой же причине нам не следует доверять всем обвиняющим себя перед лицом доброго или прекрасного, выставляющим себя несведущими и недостойными: их скромность внушает страх. Какая ненависть ко всему прекрасному таится в их заявлениях о собственной неполноценности! Ненавидеть всё, что ощущается как достойное любви и восхищения, принижать всё на свете своим кривлянием или своими пошлыми толкованиями, повсюду видеть ловушки, которых следует избегать: «не пытайтесь меня перехитрить». Самое поразительное в человеке ресентимента – не его злость, а его отталкивающая недоброжелательность, его способность всё обесценивать. Перед ней ничто не устоит. Он не уважает ни своих друзей, ни даже врагов. Он не уважает несчастье и его причину [357]. Вспомним о троянцах, почитавших и любивших в Елене причину своего собственного несчастья. Но человек ресентимента должен само несчастье превратить во что-то заурядное, он должен вменять и распределять ошибки – такова его склонность к обесцениванию причин, к превращению несчастья в «чей-то проступок». В противоположность этому аристократическое уважение к причинам несчастья неразрывно связано с невозможностью воспринимать всерьез собственные несчастья. Серьезность, с какой раб относится к своим несчастьям, свидетельствует о затрудненном пищеварении, о низкой мысли, неспособной к чувству уважения.
«Пассивность». – В ресентименте «счастье проявляется главным образом в форме одурманивающего средства, оцепенения, покоя, мира, субботы, расслабления духа и тела – словом, в пассивной форме» [358]. Пассивное у Ницше не означает неактивное (non-actif); неактивное – это реактивное; пассивное же означает незадействованное (non-agi). Пассивное – всего лишь реакция, когда она не задействована. Пассивное означает триумф реакции, момент, когда, переставая быть задействованной, она превращается в ресентимент в строгом смысле. Человек ресентимента не умеет и не желает любить, но хочет быть любимым. Чего он хочет, так это чтобы все его любили, кормили, поили, ласкали, баюкали. Он немощный, он диспептик, он фригиден, он страдает бессонницей, он раб. Человеку ресентимента всегда свойственна невероятная обидчивость: про все поступки, на которые он не способен, он говорит, что самой меньшей из причитающихся ему компенсаций является возможность извлечь выгоду из своей неспособности. Поэтому, если его не любят и не кормят, он считает это проявлением крайней озлобленности. Человек ресентимента – это человек выгоды и прибыли. Более того, ресентимент может утвердиться в этом мире не иначе как обеспечив триумф выгоды, превращая прибыль не просто в объект желания или предмет рассуждения, но и в экономическую, социальную, теологическую систему, в завершенную систему, в божественный механизм. Не признавать прибыли – вот преступление против теологии и единственное преступление против духа. Именно в этом смысле у рабов есть мораль, и это мораль полезности [359]. Мы спрашиваем: кто рассматривает действие с точки зрения его полезности или вреда? Более того: кто рассматривает действие с точки зрения добра и зла, похвального и достойного порицания? Необходимо подвергнуть пересмотру все качества, которые мораль называет «похвальными» сами по себе, «хорошими» сами по себе, например совершенно невероятное понятие бескорыстия. Тогда станет понятно, что в них кроются требования и упреки какого-то пассивного третьего: именно он требует своей доли от результата действий, которых сам не совершает; он на все лады расхваливает бескорыстный характер действий, из которых извлекает выгоду [360]. В морали как таковой скрыта утилитарная точка зрения; но в утилитаризме скрыта точка зрения пассивного третьего, торжествующая точка зрения раба, который протиснулся в среду господ.
Вменение вины, распределение ответственности, постоянные обвинения. – Всё это замещает агрессивность. «Склонность к агрессивности принадлежит к силе с такой же неукоснительностью, с какой чувство мстительности и злобы принадлежит к слабости» [361]. Рассматривая выгоду как определенное право, своего рода право на извлечение прибыли из действий, которых он не совершает, человек ресентимента сыпет горькими упреками, как только его ожидания оказываются обмануты. Но как ему не быть обманутым, если обман ожиданий (frustration) и месть составляют априори ресентимента? Ты виноват, если никто меня не любит, ты виноват, если моя жизнь не удалась, ты виноват и тогда, когда не удалась твоя жизнь; в твоих и моих невзгодах ты виноват в одинаковой мере. Мы встречаемся здесь с грозной женской властью ресентимента: она не довольствуется разоблачением преступлений и преступников, ей нужны виновные, ответственные. Становится понятно, чего хочет существо, порожденное ресентиментом: оно хочет, чтобы другие были злыми, ради того, чтобы иметь возможность чувствовать себя добрым. Ты зол, следовательно я – добр: такова основополагающая формула раба, она выражает самое существенное в ресентименте, с точки зрения типологии она резюмирует и сводит воедино все прочие характеристики. Сравните эту формулу с формулой господина: я добр, следовательно ты – зол. Различие между ними соответствует бунту раба и его триумфу: «Это переворачивание оценивающего взгляда <…> неотъемлемо от ресентимента; мораль рабов всегда нуждается для своего возникновения прежде всего в противостоящем и внешнем мире» [362]. Раб изначально нуждается в утверждении о том, что другой – зол.
5. Добрый ли он? Злой ли он?
Вот две формулы: я добр, следовательно ты – зол; ты зол, следовательно я – добр. Мы располагаем методом драматизации. Кто провозглашает первую формулу, кто – вторую? И чего хочет каждый? Один и тот же человек не может провозглашать обе формулы, ибо добрый в одной из них – это как раз злой в другой. «Понятие доброго не однозначно» [363]; слова «добрый», «злой» и даже слово «следовательно» имеют несколько смыслов. Еще раз можно убедиться в том, что исключительно плюралистический и имманентный метод драматизации диктует исследованию свои правила. Подобное исследование больше нигде не сможет найти то самое научное правило, которое превратит его в семиологию и аксиологию, позволив ему определить смысл и ценность определенного слова. Мы спрашиваем: так кто же начинает со
