повелевать».
Штирнер фактически приравнивает одержимость к послушанию (см. Stirner, 1995: 80).
Это различие между свободным автономным использованием публичного разума в вопросах этического характера и обязанностью тем не менее подчиняться законам и приказам суверена, имеет центральное значение для понимания Просвещения Кантом (см. Кант, 1991).
Ролз говорит о наказаниях и санкциях, призванных обеспечить соответствие с «институтами правосудия» (1999: 504). Следует также упомянуть его оговорки относительно гражданского неповиновения и те проблемы, которые возникают в связи с принятием его интерпретации принудительной силы закона (ibid.: 308–12).
Флэтман (1998) называет себя «потенциальным (would-be) анархистом», имея в виду, что, разделяя критику анархизма в отношении политической власти, он тем не менее сохраняет либеральный скептицизм в отношении утверждения о том, что люди могут жить без государственных институтов.
Шюрманн (1986) связывает исследования Фуко с проектом «анархического самоконструирования»: анархический субъект, в отличие от просто трансгрессивного субъекта, который лишь стремится бросить вызов закону и тем самым его лишний раз утвердить, вместо этого сопротивляется закрепленному в современном государстве принципу социальной тотализации, развивая для себя свой собственный жизненный путь и способ действий.
В интервью об иранской революции Фуко подчеркнул важность понятия воли для анализа власти и сопротивления ей, так же как и для самоконструирования субъекта: «Мне кажется, что мы не сможем провести эффективный анализ властных отношений, если не включим в него вопрос воли… Я бы сказал, что воля – это то, что находится вне всякого расчета или интереса и даже вне сиюминутных желаний, когда кто-то может сказать: “Я предпочту умереть”. Это смертный приговор. Воля не должна быть иррациональной и не должна опустошать субъект ее желаний. Воля, если хотите, это то, что фиксирует субъект в его собственной позиции. Воля – это чистый акт субъекта. А субъект – это то, что фиксируется и определяется этой волей» (см. Foucault and Sassine, 1979).
Действительно, это удивительно, насколько настойчиво власть сегодня добивается нашего участия и нашей коммуникации: от постоянных опросов и фокус-групп до повсеместного использования социальных сетей в политической коммуникации и коммерческом маркетинге. Во всем этом ощущается некоторое отчаяние, поскольку власть, питающаяся бесконечными циклами обратной связи и «мнений», сталкивается со все более безмолвной и безразличной аудиторией – возможно, это обнадеживающий признак того, что люди начинают избегать этой игры узнавания.
Джорджио Агамбен говорит о чем-то очень схожем, используя понятие непроизводительности (inoperativity), которое указывает на возможность режима жизни без призвания или профессии, освобожденного от категории «полезности» (с моей точки зрения, это и есть онтологически анархическая жизнь), то есть чего-то, однажды отвоеванного у власти и возвращенного политике, что дезактивирует машину oikonomia (см. Агамбен, 2011: 166, 250-1). См. также работу Агамбена о Святом Павле, в которой он рассматривает штирнеровское понимание восстания в качестве одной из возможных (а именно – «этико-анархической») негативных артикуляций Павла как «не», понимаемую здесь как отказ от призвания, а точнее, как признание недействительности любых призваний, юридических и фактических идентичностей (Agamben, 2005: 23).
Вот почему Жан-Люк Нанси настаивает на том, что свобода не может быть «вопросом». Более того, «свобода мышления требует мышления не идеи, а единичного факта» (1993: 165).
До сих пор я не слишком углублялся в обсуждение теорий автономного марксизма и автономизма. Но не потому, что я пренебрегаю важностью этих традиций и движений для современных форм радикальной политики (особенно, что касается прямого действия и отказа от иерархических и репрезентативных форм политики) или многочисленными точками соприкосновения этих теорий с анархизмом и постструктурализмом. Однако моя цель состоит в том, чтобы выработать несколько иной подход к автономной политике, основанный не на понятиях правящего класса и его связи с динамикой капиталистической системы, а на философской концепции онтологической анархии.
Когда Фуко говорит о философе-кинике, суть суверенной жизни он формулирует так: «Жизнь в битве и борьбе против себя и за себя, против других и за других» (2011: 283). Маурицио Лаццарато (2014) также развивает тезис Фуко о том, что вопросы субъективации и этического разнообразия, провоцируемые кинической парресией, идут вразрез с принципом демократического равенства.
Роберт Пол Вульф (1970: 71) утверждает, что вывод философского анархизма заключается в том, что автономия (которую он тем не менее понимает в кантианском нравственном смысле) в конечном счете непримирима практически ни с какими формами правления и что демократические правительства в этом смысле не обладают бо́льшими основаниями или бо́льшей легитимностью, чем другие виды правительств.
Здесь в основном я имею в виду радикальную демократическую теорию Лаклау и Муфф, для которых центральной задачей демократической политики является гегемонический проект по созданию альянсов между различными идентичностями и интересами с целью заполнить символически пустое место власти (см. Laclau and Mouffe, 1985).
