неистинное мнение постольку, поскольку она неточно отражает мир и обречена на замену чем-то лучшим, и в то же время это обоснованное мнение в той степени, в какой ее невыраженные принципы способны значительно обеспечить плодотворную работу. Данный критерий выглядит еще яснее в случае с исследовательскими программами Лакатоса, которые именуются «прогрессивными», пока могут делать новые предсказания, и «регрессивными», если на плаву их поддерживают только
ad hoc гипотезы и предсказания уже произошедших событий. Вместо театральности нам здесь стоило бы говорить о
приверженности, поскольку парадигма не требует, чтобы в этот момент существовало наше индивидуальное внимание, как это происходит в случае метафоры или произведения искусства. Мы просто продолжаем жить в соответствии с ней нашей обычной жизнью. Подходящим авторитетом здесь будет не Станиславский, как в случае с эстетикой, а философ Сёрен Кьеркегор, знаменитый своими утверждениями о том, что у нас никогда не будет достаточных доказательств для обоснования нашего жизненного выбора, но нам все равно придется принимать решение, невзирая на недостающие сведения [168].
Возможно, теперь также станет понятным мое утверждение, что истина — это не то слово, на которое стоит опираться в борьбе с Дональдом Трампом. С точки зрения ООО истины не существует: не потому, что ничто не реально, а потому, что реальность настолько реальна, что любая попытка ее буквального изложения обречена на провал. Мы можем опереться на знание в борьбе с обманом и уловками Трампа, но только в том случае, если примем новое определение знания, включающее неуловимые реальные качества, а не одни лишь непосредственно усваиваемые чувственные. Никто из нас не может предъявить инструмент, четко отображающий на ярком экране глобальное потепление или мировой кризис с беженцами в роли патентованных истин, содержащих обязательства разработки конкретных стратегий решения этих проблем. Что мы можем, однако, сделать, так это призвать всех трампов мира к ответственности за непринятие во внимание реальности наших подлинных мировых потрясений, указывающих на то, что проблемы климата и беженцев должны быть как-то инкорпорированы в наше политическое тело. И здесь, как и в случае медицинской онтологии, мы полагаем, что любая политическая проблема означает множество подходов, но не бесконечное их число.
Глава 5
Объектно-ориентированная онтология и ее соперники
Более столетия философия на Западе концентрировалась вокруг двух полюсов, на которых располагались две параллельные традиции: англо-американская и европейская континентальная, для краткости обычно называемые «аналитической» и «континентальной». Несмотря на возникшую недавно моду на утверждения, что это привычное разделение является либо иллюзорным, либо «всего лишь социологическим» — как если бы социальные явления не имели ничего общего с реальностью, — аналитическо-континентальный раскол живет и здравствует. Это очевидно из того простого факта, что приверженцы одной традиции часто не читают основных авторов другой, а в некоторых случаях даже не подозревают об их существовании. ООО, несмотря на ее явный междисциплинарный характер, изначально возникла именно из философии, а точнее — из ее континентального подраздела. Это значит, что по большей части она была проигнорирована философами-аналитиками, и даже тогда, когда этого не происходило, ее, как и практически все относительно недавно возникшие континентальные течения, быстро отправляли в утиль [169].
Не слишком оптимистично была принята ООО и с континентальной стороны границы, несмотря на то, что именно там находится место ее рождения. Существенная трудность состояла в том, что континентальная философия была, как обычно, либо безразлична к вопросу реализма, либо открыто антиреалистична по своему характеру. ООО же защищает открытую форму реализма, которую континентальные читатели слишком поспешно склонны считать реликтовым пережитком тяжелых старых времен в философии [170]. Более того, несмотря на то, что передовая континентальная философия с 1980-х годов находится под влиянием преимущественно французского авангарда, наиболее важным из новых французских мыслителей для ООО является Латур: его повсеместно читают социологи и антропологи, но континентальные философы — едва ли. Те из доминирующих континентальных критиков, кто хотя бы не проигнорировал ООО, иногда пытались утверждать, что ее главные идеи были позаимствованы у их собственных героев. Дерридианец Питер Грэттон утверждал, например, что ООО объята «страхом влияния» перед — что неудивительно — самим Жаком Деррида! [171] Цель этой главы — показать некоторые из наиболее очевидных различий между ООО и теми относительно недавними французскими авторами, что господствовали в течение последних тридцати — сорока лет: Деррида и Фуко. Тут нам придется опустить другие значимые фигуры, возможно имеющие куда больше точек соприкосновения с ООО: Бадью, Делёза и Лакана.
Жак Деррида
Совсем немного персонажей в гуманитарных науках последнего столетия равнозначны в своей противоречивости Деррида, самой знаковой фигуре интеллектуального периода, известного под названием «постмодерн». Его неортодоксальный стиль и странная харизма вызывали раздражение у многих, вплоть до того, что порой его провозглашали мошенником и шарлатаном. Один из примеров подобной негативной реакции случился в 1992 году, когда его номинации на звание почетного доктора Кембриджского университета воспротивилась группа именитых аналитических философов, несмотря на то, что степень он все-таки в итоге получил [172]. Хотя я лично никогда не был большим поклонником Деррида (в ООО-сообществе только Тимоти Мортон полагает себя ему интеллектуально обязанным), он определенно не является ни шарлатаном, ни мошенником. У Деррида есть веские философские доводы, даже если таковые не являются для нас убедительными или особо важными. Тем не менее время от времени предпринимаются попытки доказать, что ООО позаимствовала у Деррида больше, чем готова признать, Грэттон же попросту представил наименее враждебную версию данной претензии. Несмотря на своих многочисленных хулителей, Деррида по-прежнему вызывает всеобщее восхищение как самый выдающийся мыслитель континентальной философской традиции — вердикт, с которым я никак не могу согласиться. Именно поэтому я хочу объяснить главное отличие, отделяющее Деррида и его все еще активных последователей от объектно-ориентированных течений мысли.
Будучи уже знаменитым во Франции и США к середине 1960-х годов, Деррида занял подобающее себе место в 1967 году, после выхода в свет трех своих эпохальных работ [173]. Одна из них, «О грамматологии», и по сей день остается самой цитируемой из его книг. Словом «грамматология» называется предложенная Деррида «наука о письме», хотя сам он уверял, что импульс для появления такой науки уже давно набирал обороты вне границ его собственной деятельности. Давайте рассмотрим одну из наиболее интересных интерпретаций Деррида классической философской работы, платоновского «Федра», которую он предпринял в очерке «Фармация Платона» [174]. В одном из мест «Федра» пересказывается беседа об изобретении письма, протекающая между Сократом и заглавным персонажем диалога. Сократ упоминает древний египетский миф и говорит нам, что письмо —
