изображает, его следствиями, тем основанием для всех видов слушания, которое он составляет, и мы не хотим использовать для этого термин «звуковой объект», рискуя исказить понимание подхода Шеффера.
Таким образом, первым делом мы предложили бы, соотносясь с Шеффером и придуманным им термином «звуковой объект», ввести новый термин — аудитум (auditum), означающий «нечто услышанное» и представляющий собой причастие прошедшего времени среднего рода от латинского глагола audire. То есть это звук в качестве услышанного, так что само слово «звук» можно в принципе оставить техникам и акустикам, а также обыденному словоупотреблению, реформировать которое мы не собираемся.
Если «звуковой объект», как его определяет Шеффер и в том его понятии, которое должно быть сохранено, предполагает нечто такое, что можно охватить в качестве объекта восприятия и вычленить из звукового потока, то есть объекта с ограниченной длительностью, аудитум — слово, намеренно оставляющее длительность, занимаемую феноменом, неопределенной. С другой стороны, он может быть объектом редуцирующего слушания и выявляющего и/или фигуративного слушания. Собственно, мы считаем необходимым добавить термин, который заранее ничего не говорит о длительности, форме или же сложности услышанного феномена.
Аудитум — воспринятый звук, без возможного смешения с реальным источником (или причинным комплексом как его источником) или же с вибрационными явлениями, изучаемыми дисциплиной, называемой акустикой. В отличие от звукового объекта Шеффера, аудитум — это объект всех возможных видов слушания, редуцирующего, выявляющего, фигуративного, семантического, а также различных уровней восприятия, одновременно связанных и независимых друг от друга, но при этом его следует тщательно отличать от всех этих видов слушания, ведь они нацелены на аудитум и именно он является их основанием.
С другой стороны, аудитум может также быть как эфемерным звуком, производящимся одномоментно, без записи, так и фиксированным звуком. Но в первом случае этот аудитум in situ, конечно, не может наблюдаться точно, что часто вовсе не мешает ему оставить определенный след в памяти.
8. Десять причин, по которым звук сложно считать объектом
Но уверены ли мы в том, что наш аудитум найдет способ стать тем, чем звуковой объект, предложенный Шеффером в столь точных условиях и в соответствии со столь ясным определением, пока официально так и не стал для научной и художественной среды, а именно объектом?
Мы вкратце рассмотрим здесь все те причины, уже упоминавшиеся в этой работе, по которым звук может оказаться «неовеществляемым», будучи, однако, доступным для более точного описания и восприятия:
• когда, как в случае со «звуком», мы сталкиваемся с феноменом восприятия, который получил то же название, что и производящая его физическая причина (французское слово son, звук, обозначает на самом деле и физическую вибрацию, и услышанный объект), омонимия становится источником путаницы, представить которую несложно;
• когда мы констатируем, что смешение столь разных уровней в одном-единственном слове обнаруживается во множестве языков, не являясь, таким образом, достоянием одной частной культуры;
• когда мы видим сопротивление — в форме либо безразличия, либо открытой враждебности — таким попыткам, как проект Пьера Шеффера по устранению этой «междисциплинарной путаницы»,
необходимо совершенно четко сказать себе, что дело не только в лени или невежестве, но также и в определенном культурном факте, который сам по себе заслуживает внимания. И что звук — это еще и само это смешение, о котором должна говорить акуслогия.
Мы начинали с «науки», а именно с акустики. Теперь нам нужно заново начать с самого языка.
Если звук — это объект, то исходно он в нашей культуре представляется в качестве объекта языка, объекта расколотого и плохо поддающегося овеществлению, и на то есть много причин. Перечислим некоторые из них.
8.1. Звук, как подсказывает нам язык, разделен между стороной «причины» и стороной «следствия»
Испокон веков многие авторы констатировали эту проблему, но никак не решали ее, придерживаясь этого словоупотребления как своего рода неоспоримого наследия. В «Энциклопедии музыки и словаре консерватории» Лавиньяка119 читаем:
В абсолютном смысле звук, звуковое ощущение не существует вне нас; есть только механические явления, которые, передаваясь через слуховой нерв, порождают ощущение, но сами они им не являются. Однако, злоупотребляя словом «звук» и расширяя его значение, мы пользуемся им для обозначения объективного явления, порождающего ощущение: так, можно говорить о распространении звука или его отражении. На самом деле такие выражения не имеют никакого смысла, звук не распространяется и не отражается — точно так же, как и любое другое ощущение.
Лучше и не скажешь, однако сразу после этого пассажа автор решает, что «нет никакого неудобства в использовании слова „звук“ для обозначения как звукового ощущения, так и объективного явления, являющегося причиной такого ощущения, главное, не смешивать их»120.
Определенные неудобства все же есть, и наиболее очевидное из них в том, что путаница, сохраняемая в силу такого словоупотребления, закрепляется в сознании, а также в том, что наличие институтов, теорий и спекуляций, завязанных на эту путаницу и обоснованных ею, не позволяет ее опознать, поскольку наделяет ее статусом свершившегося факта.
Термин «субъективный» — один из тех терминов, которые в применении к звуку в смысле аудитума заставляют рассматривать ощущение в качестве случайного приложения к физической природе явления. В этом случае можно было бы точно так же считать цвета предмета или картины чем-то случайным и субъективным, специфическим для каждого индивида, а потому не достойным исследования, ведь они тоже представляют собой психологическое следствие физических вибраций.
Стивенс и Вартьёвски возвращаются, в свою очередь, к каноническому вопросу: «Если в лесу падает дерево… и если никто его не услышал, будет ли это звуком?» Приведя физическое определение звука: «Звук — это организованное движение молекул, вызванное вибрирующим телом в той или иной среде — воде, воздухе, камне», а также «философское» (?) определение: «звук — это чувство, чувственный опыт», они в своем выводе совмещают два этих утверждения: «Этот вопрос озадачивает и сегодня, но причин для этого нет, поскольку в нем смешивается причина, то есть физическая вибрация материального предмета, со следствием. Какой из двух этих аспектов следует называть звуком? И тот и другой»121.
Эти авторы, раз они сами прояснили, что есть две разных вещи, могли бы сказать себе, что вся проблема возникает из‐за того, что к ним применяют одно и то же название, но они предпочитают закрепить эту вербальную путаницу и даже представить ее в виде закона («Какое слово следует употреблять?» — спрашивают они), тогда как в том, что они пишут, уже есть все элементы, позволяющие понять, что это проблема слова.
Возможно, дело в том, что звук переживается в опыте как то, что связывает нас с внешним
