ОРЕЛ
Я видел: окруженный вороньем.
Упал орел, не в силах отбиваться.
Еще хотел бедняга приподняться,
Да уж не мог, и лишь одним крылом
Уперся в землю, и потоком крови
Весь обагрился, к смерти наготове.
Проклятье вам, стервятники могил!
В несчастный день меня вы сбили, гады!
А то бы я сегодня без пощады
Все ваши перья по ветру пустил!
Ты на том берегу, я на этом,
Между нами бушует река.
Друг на друга мы с каждым рассветом
Не насмотримся издалека.
Как теперь я тебя поцелую?
Только вижу смеющийся рот.
Перейти сквозь пучину такую
Человеку немыслимо вброд.
Не пловцы мы с тобой, горемыки,
Нет ни лодки у нас, ни руля.
Не ответит нам небо на крики,
Не поможет нам в горе земля.
Целый день ожидая друг друга,
Мы смеемся сквозь слезы с тобой.
Я кричу, но не слышно ни звука —
Всюду грохот и яростный вой.
Умирает мой голос тревожный,
Утопающий в бурной реке…
Как теперь я в тоске безнадежной
Проживу от тебя вдалеке?
И не лучше ли смерть, чем томленье,
Чем бессильные эти слова?
Нет, пока ты видна в отдаленье,
До тех пор и надежда жива!
Ты вдалеке от Носте угасал,
Затерянный в Алеппо и Стамбуле.
«Дидмоуравиани»
Где очи его напитались землей,
Истлели широкие плечи?
Холодный, как горы, как горы, немой,
Хозяин твой, Носте, далече!
Ты видишь: он скалы обходит вокруг,
Ущелья, долины и пашни.
Ты чуешь: укрылся изгнанника дух
В развалинах каменной башни.
Несчастные дети в могилу легли,
Иранским отрядам — раздолье,
И пыль кизилбашей клубится вдали,
И долго колеблется в этой пыли
Клинок его, воткнутый в поле.
Не раз от него улепетывал шах,
Но даже в высоких палатах
Он, Носте, мечтал о твоих облаках,
Герой ополчений крылатых.
Он в Грузию, верно, теперь не ездок,
Но с ней нелегко разлучиться.
Вдали от отчизны он весь изнемог,
Тоска навалилась, волчица.
Погибшие дети в могилу легли,
И нет ему радости боле,
И пыль кизилбашей клубится вдали,
И долго колеблется в этой пыли
Клинок его, воткнутый в поле.
Он был подобен в жизни великану,
Я не видал ни рук таких, ни плеч!
В рост человека был привязан к стану
Его огромный выщербленный меч.
Он жил средь виноградников и пашен
С своей женой, красивой без прикрас.
Он был могуч, и был ему не страшен
Ни Тамерлан, ни грозный Шах-Аббас.
Но натиск персов крепче становился,
И наконец с рассеченным челом
В своей могиле еле уместился
Отважный муж, поверженный врагом.
Скрестил он руки в глубине могильной,
Оставив здесь на произвол судьбы,
Как корабли, огромные давильни,
Кинжал и меч, большие, как дубы.
«Лишь ветер подует в дубраве…»
Лишь ветер подует в дубраве
И снегом потянет с вершин,
В бокале блеснет саперави,
В столовой зажжется камин.
И явится столик нежданно,
И гости покажутся вдруг.
Кувшинчики, словно фазаны,
Пред ними усядутся в круг.
Сначала их робкие взоры
Бегут к потолку, но потом
Мечты их несутся в просторы,
Весельем дыша и вином.
Несутся в окно, в палисадник,
Над полем летят в тишине,
Где дремлет в снегу виноградник,
И ласточек видят во сне.
Я небо увидел, когда предо мною
Открылась чеканка серебряных гор
И древняя Ушба, блестя сединою,
Как крепость Каджети, закрыла простор.
Прозрачный ее опоясывал холод,
И цельной казалась она, высока,
Хоть надвое был ее купол расколот
И парой вершин уходил в облака.
Как две превращенные в камень орлицы,
Как два кипариса, закованы в лед,
Задумав от мира навек удалиться,
Они неподвижно смотрели с высот.
Зачем мне казалась страшилищем эта
Гора ледяная? Зачем лишь сейчас
Отбросил я прочь заблужденье поэта
И скинул завесу неведенья с глаз?
Я небо увидел, когда предо мною
Открылась чеканка серебряных гор
И древняя Ушба, блестя сединою,
Как крепость Каджети, закрыла простор.
Высокие сосны взметнулись до самой лазури
И солнца коснулись, едва пробудился восток.
Огромное дерево сброшено в волны Энгури,
Плывет по теченью, как выгнувший спину бычок.
Как это случилось, что дерево это упало,
Споткнувшись о камни? Смотри, на какой крутизне
Цепляясь корнями о страшные глыбы обвала,
Его сотоварищи гордо стоят в вышине.
К полудню их тень полосою ложится недлинной,
И дремлют они… Но едва начинается дождь,
Крушит их Энгури и с воем уносит в долины
Их девственно чистую и первозданную мощь.
Тот, кто горные любит высоты,
Кто влюблен в небосвод голубой,
Кто, встречая ручьи, без заботы
Раскрывает объятья весной,
У кого под ногами с отрога,
Поднимаясь, клубится туман
И сквозь горные цепи дорога
Переброшена, точно аркан,—
Тот под песню мою зашагает,
Не боясь неприступных вершин.
Песня людям сердца окрыляет,
Вдохновляя на подвиг грузин.
Всё равно — голубые ли горы,
Изумруды ли вешних полей, —
Лишь бы только сияли просторы
Вечно юной отчизны моей.
Ты на каждом холме в восхищенье
Остановишь внимательный взгляд —
Весь народ там в труде и движенье,
Только древние крепости спят.
Утомясь от полдневного солнца,
Любишь ты наклониться к ручью,
Чтоб ладошкою с самого донца
Зачерпнуть ледяную струю.
Погоняя гнедую лошадку
Иль в машине своей за рулем,
Все названия сёл по порядку
Вспоминаешь ты ночью и днем.
Ты несешься дорогой крутою,
Выше, выше! И вдруг, как живой,
Мудрый Ленин с простертой рукою
На вершине встает пред тобой.
Впереди в созидательном шуме
Блещет Кеда, бегут огоньки,
И, крутясь под напевы хоруми,
Мчатся волны аджарской реки.
И на мост с высоты пьедестала
Вождь глядит, как внимательный друг,
И напеву речного хорала
Внемлют горы, вставая вокруг.
Как мечта, воплощенная нами,
Этот мост всенародной весны
Здесь повис меж прошедшими днями
И великим грядущим страны.
Где тот варвар, срывающий лозы
С терпеливо возделанных скал,
Кто над нами, как призрак угрозы,
С обнаженною саблей стоял?
Нет его! Полумесяц двурогий
Закатился, встречая рассвет,
И сияет над нашей дорогой
Благодатное солнце побед.
Кувшины у ручья разбиваются.
