— Да! – недоуменно кивнул Ахилл. — Только не понимаю, причем тут я?
— А при том… — Мурена снова огляделся по сторонам и понизил голос: — Что ты, моя лучшая и теперь, увы, единственная игральная кость! Все остальные, в том числе и зять Корбулона, уничтожены — казнены. Вот я и подумал: почему бы, собственно, тебе не стать этим самым легатом - что ты — хуже какого-то сына погонщика мулов Веспасиана? А потом и…
Последнее слово «императором» Мурена уже не рискнул сказать даже шепотом.
И только предупредил, что завтра должно решиться, если не все, то почти все.
И действительно…
Наутро Ахилл вышел из здания сената и направился к полностью достроенному после пожара огромному Золотому дворцу. Рядом с ним вышагивал сияющий Мурена. Он даже не обращал внимание на то, что люди обращались не нему, а к Ахиллу, поздравляя его — с должностью легата.
— После казни Корбулона — тебе не будет равных! Ты станешь самым великим полководцем! — только и слышались льстивые голоса. — Ты затмишь своей славой Александра Македонского!...
— Погодите, постойте! Это назначение еще не утверждено цезарем! — возражал Ахилл, а довольный Мурена уточнял:
— Мы уже приглашены Нероном в Ахайю, где он дает свои концерты, и надеемся там утвердиться в этой должности! Мой сын, как всегда, скромничает!
— Только смотрите, не усните, когда цезарь будет петь на сцене, а то, говорят, недавно легат Веспасиан едва не лишился за это жизни! — с усмешками посоветовали им из толпы.
В Золотом дворце Ахилл долго смотрел на непомерно огромную статую Нерона, затем ненадолго попрощался с Муреной.
И вернувшись домой, стал, довольно посмеиваясь, повторять на разные лады, точно пробуя на вкус:
— Я — цезарь… Я — цезарь! Я — цезарь? Надо скорее вызывать Ириду! Сколько уже можно слушать Мурену? Хватит быть игральной костью в его руках. Теперь он будет слушаться меня! Все! Немедленно вызываю Ириду с детьми в Рим! Пока она доберется сюда, все, может быть, уже и свершится. И тогда что же, моя Ирида — императрица?! Вот будет для нее неожиданностью! Да…действительно, новость — просто голова кругом идет! И дворец-то уже вроде как мал, хотя еще вчера казался огромным!… Неужели, и правда, императорам впору только Золотые дворцы?
Ахилл собрался дернуть за колокольчик, чтобы вызвать управляющего и дать соответствующие распоряжения.
Но тот сам осторожно постучался в дверь.
И, войдя, протянул золотой поднос с лежащим на нем свитком папируса.
— Вот, господин — письмо! Только что получено из Синопы! Ты велел приносить такие в любое время дня и ночи!…
— Да! Да! Прекрасно, и как нельзя кстати! Сами боги подсказывают мне, что я прав… Давай его скорей! Ну-ка, ну-ка... странно — почерк не Ириды! Что это, разленилась писать? Да и вообще письмо вроде как не от нее. Ну да, от городского совета… Не иначе, как снова просить будут о чем-то! То ли еще будет, когда я стану цезарем?
Самодовольно улыбаясь, Ахилл развернул папирус.
Прочитал первые строки.
И тут улыбка внезапно сползла с его лица.
Он как-то странно, беспомощно взглянул на управляющего.
С ужасом стал читать дальше.
В отчаянии вскрикнул.
Бросил, как будто смертельно ужалившую его змею, свиток на пол…
И принялся в бешенстве топтать его ногами…
В письме глава Совета Синопы извещал уважаемого отца-сенатора, что его жена Ирида вместе с детьми убита грабителями, ожидавшими, по их признанию, найти в его доме несметные богатства. Все преступники пойманы, скрыться удалось только наводчику, по имени Янус…
После этого жизнь продолжалась уже словно в сплошном кошмарном сне.
Хотя внешне все было прекрасно и радостно.
…С калейдоскопической быстротой мелькали вокруг довольного Мурены поля, луга, леса, реки, моря, корабли…
Неизменным оставался только сидящий рядом с ним — то в повозке, то на триреме словно закаменевший Ахилл.
Он не замечал ничего вокруг.
Выше голову, мой мальчик! Скорее, скорее! — торопил возниц и капитанов Мурена. И, обращаясь к Ахиллу, объяснял: — Нерон не прощает тех, кто опаздывает к началу его концертов!
— Опять…опять…опять он был прав! — бормотал Ахилл, глядя на все красоты, словно на пустоту. — Только кто, ну кто мог подумать, что за это проклятое золото будет такая расплата: ее кровью и моими слезами?… Ну, почему… почему… я сразу не послушал его?!
— Кого его? Того самого христианского жреца? И какое еще золото? — хмурился Мурена. — Ну что ты, как голову из-за Ириды потерял? Да, конечно, это несчастье. Горе, от которого заплакал бы сам отец трагедии — Эсхил. Плачу и я. Но… подумай сам — какая бы из нее была императрица? Все равно тебя ждал развод! И женитьба на знатной, достойной для самого цезаря — матроне! Ну, мой мальчик, не унывай! Впереди новая жизнь, о который не может мечтать ни один из смертных! Подыщем тебе другую жену, утешит, забудешься!
— Другую Ириду? Забудусь?!
— Да перестань ты, ради богов! — крикнул, не выдержав в конце концов, Мурена. — Возьми себя в руки! Приведи в порядок мысли, лицо, чувства! Разве я могу рекомендовать Нерону такого легата?… — И снова, обращаясь к капитанам и возницам, торопил: — Скорее, скорее! Опаздываем!…
Они мчались быстрей, чем возница на состязаниях…
И вот уже — Римская провинция Ахайя.
Проезжая в Афины через небольшой город, они увидели, что вся его главная площадь запружена народом.
Посередине площади высился большой крест, к которому был привязан человек.
— Проклятье! Скорее сворачивай, поедем улицами! — скомандовал вознице Мурена, но Ахилл, всмотревшись в распятого, неожиданно попросил остановить повозку, сошел с нее и неверными шагами направился прямо к кресту.
— Куда ты? Опаздываем! Вернись! — закричал ему Мурена, но Ахилл словно не слышал его.
— Что здесь происходит? — спросил он, и жители, видя сенатора, почтительно расступаясь, жалуясь, принялись объяснять:
— Правитель нашего города приказал распять этого Божьего человека. Мы хотим снять его с креста, но он сам просит не делать этого и уже второй день говорит нам о своем Боге!..
Ахилл, пообещав немедленно разобраться, прошел дальше и тут …увидел на кресте того самого Апостола. А рядом — Элию с ребенком, Мания, Постума и… своего отца!
Лакон тоже узнал сына и бросился обнимать его.
— Ну что, Ахилл, — послышалось сверху.
Ахилл поднял голову и понял, что апостол обращается к нему:
— Теперь ты готов идти со мною к Отцу?
Ахилл с недоумением взглянул на своего родного отца, потом на апостола и, наконец, понял:
— Так вот к какому Отцу ты тогда предлагал мне пойти?
— Идем с нами, Ахилл! — слышал он близкие голоса Элии, Лакона, Мания, Постума.
— Ахилл! Ахилл! — доносился издалека негодующий крик Мурены. — Скорее! Опаздываем!..
Мурена, поднявшись на подножку кареты, красноречивым жестом — ударяя себя ребром ладони по горлу — показывал, что с ними будет, если они опоздают к цезарю.
Ахилл невидяще посмотрел на него, затем на Элию, на отца, на Мания, наконец, на апостола, и неожиданно для самого себя махнул рукой Мурене: «Поезжай, мол, теперь один!»
Сенатор вне себя от ярости захлопнул дверцу. Все его труды, все блестящие планы срывались. Да, Ахилл нужен ему был сейчас, как никогда. Но… жизнь была дороже! Карета, срываясь с места, быстро исчезла за ближайшим поворотом.
И тут, расталкивая всех, к кресту подбежали двое.
— Где? Где тут апостол? — кричали они.
— Сизиф? — ахнул, узнавая одного из них, Ахилл и, посмотрев на другого, сдвинул брови: — И ты… Янус?
— Капитан Сизиф! — с улыбкой поправил его Сизиф, а Янус, затравленно оглядываясь на Ахилла, быстро, чтобы успеть сказать все, прокричал:
— Учитель! Прости… Я все понял. И — каюсь! У меня нет времени, чтобы рассказать то, что было со мной после Неаполя и особенно после Синопы. Но я словно прозрел и прошу — прости, прости!.. И вы все, если только можно, простите меня! И тогда я…
— Прощаем, прощаем, как и Господь прощает нас, — послышались голоса, которые перекрывал отчаянный крик Ахилла. — Кого? Его?! Негодяй! Мерзавец!..
