Мы сидели в La Guardia и ждали посадки. У нас было свободных полчаса, и мы сели за стойку бара выпить пива. Мне дали горячий pretzel, и я макал его в горчицу и запивал ледяным “Samuel Adams”.
– Ты чувствуешь, отпуск уже начался, – сказал я.
– Да, – сказала Маринка, – мне вообще нравится отдыхать, а не работать.
– А мне нравится отдыхать, когда я знаю, что я работаю, – сказал я.
Это лето оказалось очень неспокойным для нас. Наша группа была ликвидирована в результате “стратегического решения” высшего руководства.
Все случилось довольно неожиданно. В тот день ко мне подошел Тим и сказал, что у нас на десять объявлена встреча с руководством. Я спросил его, что случилось.
– Не знаю, – сказал Тим. – Но будет Макс, и я думаю, что это касается нашего Джима. У меня большие подозрения.
– Да? – сказал я.
– Да, я хорошо его знаю. Всю прошедшую неделю он был сам не свой.
Когда мы вошли в конференц-зал, все уже ждали нас. И через минуту вошел Макс.
– Доброе утро, – сказал он.
Макс явно нервничал.
– У меня плохая новость, – сказал Макс. Он помолчал немного, и я увидел, как его щека задергалась. И он объявил нам, что наша группа закрывается. Он сделал паузу, а мы стали переваривать его сообщение.
– Это никоим образом не является персональным, – сказал Макс. – Просто мы решили закрыть этот бизнес.
Макс говорил, наверное, еще минут пять, пытаясь объяснить, почему такое решение было принято, и наконец предоставил слово Маргарет, нашей главной по кадрам, и она стала объяснять нам все условия.
На следующее утро все нью-йоркские газеты опубликовали комментарии по этому поводу и даже дали свои оценки, насколько легко нам всем будет найти работу и на что мы сможем претендовать. И где-то даже замелькали портреты нашего Джима.
Июнь и июль прошли в хождениях на интервью, и к нашему отпуску все закончилось вполне благополучно. Но мы долго еще не могли успокоиться и обсуждали всё это между собой почти каждый день.
Я уже допивал свое пиво, когда услышал, как девушка, которая сидела за стойкой рядом со мной, сказала кому-то по-русски: “А мы не опоздаем?”
– Куда вы опаздываете? – спросил я.
Девушка посмотрела на меня, потом перевела взгляд на Маринку и опять посмотрела на меня.
– Мы летим в Париж, – сказала она.
– Тогда у вас еще полно времени.
– Вы тоже? – спросила девушка, обращаясь уже к Маринке.
– Да, – сказала Маринка.
– Сережа, ребята вот тут тоже летят в Париж.
– Отлично, – сказал Сережа.
– Нас зовут Светка и Сережа, – сказала девушка.
– А нас – Марина и Илья, – сказал я.
Маринка, конечно, сразу стала выпытывать у них, кто они такие, где живут и где работают, и мы тут же выяснили, какие у нас есть общие знакомые.
Оказалось, что у Светки с Сережей были почти такие же планы на их отпуск, что и у нас. Светка написала мне на своей карточке названия всех отелей, где они собирались остановиться. И я обещал им позвонить, чтобы пообедать где-нибудь вместе.
Мы прилетели в Париж и, когда пошли забирать багаж, еще издали увидели наши имена, написанные крупно на большом белом плакате.
Мы подошли к стойке и спросили, что это значит.
– Ваш чемодан улетел на Багамы, – сказала девушка.
– Прекрасно, – сказала Маринка.
– Не беспокойтесь, мы доставим вам чемодан в течение двадцати четырех часов в отель.
– В какой отель? – спросил я.
– В каком отеле вы будете жить? – спросила девушка.
– В каком отеле мы будем жить? – спросила я Маринку.
– Я не помню, – сказала Маринка, – все адреса и вообще все – в этом чемодане.
– Мы не знаем, – сказал я девушке. – Мы уезжаем в Голландию.
– В Бельгию, – сказала Маринка.
– В Бельгию, – сказал я.
– В какой город? – спросила девушка.
Маринка напряженно думала.
– Мы не помним, – сказал я.
– В Брюссель, – сказала Маринка.
– В Брюссель, – сказал я, – только мы не помним названия отеля.
– Что же мне делать? – спросила девушка.
Маринка посоветовала нашей девушке попробовать обзвонить все крупные отели Брюсселя, и это сработало. И, наверное, через час мы уже выехали из Парижа.
– Все-таки действительно, – сказал я, – в Европе все немного по-другому.
– Что ты имеешь в виду? – спросила Маринка. – Тебе дали майонез вместо кетчупа?
– Я имею в виду, что в машине нет кондиционера.
– Но ты же как-то приспособился?
– Да, но когда открываешь окна, становится довольно шумно и очень трудно разговаривать.
– Почему же мы не спросили про кондиционер?
– Мне в голову это не пришло.
– Мне тоже, – сказала Маринка. – Но мне, в общем-то, нормально.
– Мне тоже. Вполне можно и без кондиционера обойтись.
– Я даже не сразу и заметила это.
– Я тоже, – сказал я. – Потому что утром было еще прохладно.
– Да, наверное. Ну ничего, не так уж это страшно.
– Вполне терпимо.
– Да, – сказала Маринка, – мне так и вообще ничего.
– Да, – сказал я. – Но в следующий раз мы такими дураками уже не будем. Правда?
Мы побросали наши вещи в отеле и не стали даже отдыхать. Мы вышли на улицу и пошли просто так, не зная, куда мы идем. Я увидел название “Stock Exchange” на одном из зданий. За ним шли улочки, заставленные столиками. Почти на каждом из них стояли черные котелки, из которых горой топорщились mussels. Мы сели за первый свободный столик и заказали moules au vin blanc. И были просто счастливы, что можем так расслабленно сидеть прямо на улице за столиком, пить бельгийское пиво и есть эти mussels, совершенно, казалось бы, незатейливо приготовленные, но абсолютно не воспроизводимые более нигде.
Уже совсем поздно вечером мы ужинали на улице в каком-то симпатичном кафе. Вокруг столиков играли музыканты. И, конечно, среди них были русские. Один из них очень прилично играл на скрипке.
– Какое у него образование? – спросила Маринка.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я.
– Ну, он самоучка?
– Нет, – сказал я, – консерватория.
В сущности, он играл не на скрипке, а на каком-то инструменте, похожем на скрипку. Он легко и непринужденно сыграл “Чардаш” Монти и стал обходить столики, собирая деньги. Ему охотно платили. И давали бы еще больше, если бы он не был таким хмурым. Товарищ скрипача аккомпанировал ему на гитаре и компенсировал его угрюмость постоянной широкой улыбкой на своем простоватом лице.
Скрипач совсем не был расслабленным, как выглядят все музыканты Манхэттена. В его взгляде были усталость и презрение. Он презирал всех нас за нашу праздность. Презирал своего товарища-простака. Презирал себя за то, что должен был играть перед нами. И вообще презирал всех и все на свете.
Скрипач протянул мне свой бубен, и я бросил туда десять франков. Он поблагодарил меня, и наши глаза встретились, как встречаются глаза русских вне России. “Спасибо”, – еще раз, но уже по-русски сказал он. И его взгляд слегка смягчился.
Г л а в а 10
– За пересказ ”L'Humanite Dimanche” без словаря – два, – сказала заведующая кафедрой. – Нет, не два.
Я поднял глаза.
– Два с минусом, – сказала она.
Я опустил глаза.
– За перевод математического текста без словаря – два. За перевод математического текста со словарем – три с двумя минусами. Какие будут предложения у членов комиссии по поводу средней оценки?
– Может быть, – сказала Ольга Николаевна, – я думаю, может быть, три?
– Да, наверное, три, – сказал кто-то из членов комиссии.
– Три, – сказала завкафедрой. – Вы согласны?
– Да, – сказал я.
Брюссельские вафли
Брюссель–Брюгге , 8 августа 1997 года
С самого утра Маринка стала говорить мне, что в Брюгге мы пойдем в музей Мемлинга. Но я наотрез отказался даже думать об этом.
– Знаешь, – сказал я Маринке, – мне кажется, что желание ходить по музеям – это русская национальная черта. Как ты думаешь?
– Не знаю, – сказала Маринка. – А с чего ты это взял?
– А как же. Русские, когда куда-нибудь приезжают, не могут пропустить ни одну картинную галерею. И добро бы, если только те, которые живопись любят или разбираются в ней. А то ведь все подряд идут.
– Но не только же русские.
– Не только. Но русские – в обязательном порядке. Вот у тебя в группе, когда народ приезжает из отпуска, о чем рассказывает?
– Ни о чем, – сказала Маринка.
– Ну в первые десять минут?
– В первые десять минут о чем-то рассказывают.
– Когда-нибудь кто-нибудь рассказывал о каком-нибудь музее? – спросил я.
