– Ни о чем, – сказала Маринка.
– Ну в первые десять минут?
– В первые десять минут о чем-то рассказывают.
– Когда-нибудь кто-нибудь рассказывал о каком-нибудь музее? – спросил я.
– Никогда.
– Вот видишь. У нас тоже.
– Как же ты это объясняешь?
– Говорю тебе – русская национальная черта, – сказал я.
После завтрака мы поехали в Брюгге. Добрались до нашего отеля. И я убедил Маринку в том, что мы хотим просто ничего не делать сегодня.
Мы поехали на море. Там оказалось очень мелко, и нам надо было долго заходить в воду, чтобы поплавать. Мы легли прямо на песок и какое-то время лежали просто так, молча, наслаждаясь нашим бездействием и тишиной.
На ланч мы пошли в кафе, которое расположилось прямо на пляже. И я опять заказал mussels. И мы выпили много “Dubbel Ename”. Пиво было крепкое, но не горькое и очень бархатистое.
После ланча мы стали искать стоянку, где мы оставили нашу машину. И когда мы уже нашли и стоянку, и машину, Маринка сказала, что она устала. Я купил горячие брюссельские вафли с шоколадом, и мы стали смотреть по сторонам в поисках какой-нибудь скамейки. И когда мы не нашли ничего, мы стали есть наши брюссельские вафли, сидя прямо на тротуаре.
Мы вернулись в Брюгге вечером и пошли бродить по его улицам. Все здания были эффектно подсвечены. И Брюгге казался ночью еще красивее, чем днем. Когда мы уже хотели идти в отель, мы встретили Светку с Сережей. И Светка стала нас спрашивать, что мы делали, где успели побывать и каковы наши впечатления.
– Впечатлений очень много, – сказал я, – потому что на каждом шагу наталкиваешься на что-то необычное.
– Например? – сказала Светка.
– Курят много.
– Разве?
– Конечно. Ты обратила внимание, что у них в туалетах между писсуарами пепельницы приделаны?
– Что? – спросила Светка.
И тут Маринка стала на меня жаловаться за то, что я потащил ее вчера в госпиталь.
– А что случилось? – спросила Светка.
– У Илюши палец на ноге припух, – сказала Маринка.
– Только-то?
– Мне захотелось посмотреть, как тут у них медицина работает, – сказал я.
– Что же ты обнаружил?
– Ничего особенного, – сказала Маринка. – Все абсолютно то же самое.
– Ничего? – спросила Светка меня.
– Кое-что все-таки обнаружил.
– Что?
– У госпиталя машину нельзя было оставить, потому что везде были запрещающие знаки. А когда я вошел внутрь и спросил, где стоянка, мне сказали, чтобы я парковался прямо на этих знаках.
– Замечательно, – сказала Светка. – Что-нибудь еще?
– Сестра принесла мне термометр, и, когда она протянула его мне, я, естественно, открыл рот.
– Ну, что дальше?
– Ну и она стала смеяться. Посмеялась и опять протянула его мне.
– А ты, конечно, опять открыл рот.
– Конечно. И тут она уже просто падать стала от смеха.
– Ну вот, – сказала Светка Маринке, – а ты говорила, что ничего особенного.
– А я и не знала об этом.
– Так, – сказала Светка, – значит, медсестру к нему без тебя допустили?
– Да, – сказал я.
– Надеюсь, это все?
– Нет. Доктор прописал мне антибиотик, но у них этого антибиотика не оказалось.
– Так, – сказала Светка, – что еще?
Я задумался.
– Все, все, – сказала Маринка. – Можешь больше не вспоминать.
– Нет, не все. Но это уже последнее. Они взяли с меня двадцать пять долларов.
– Да, – сказала Маринка, – вот это действительно. У нас бы прислали счет долларов на двести, наверное.
– Все правильно, – сказал Сережа, – налоги выше – медицина дешевле и хуже. Все сходится.
– А я слышала, – сказала Светка, – что по данным какой-то французской фирмы Америка занимает только тридцать четвертое место среди всех стран по уровню развития медицины.
– Не по данным французской фирмы, а с точки зрения французской фирмы, – сказал Сережа.
– Какая разница?
– Большая. С точки зрения собаки человек, наверное, по общему развитию тоже занимает место никак не выше тридцать четвертого среди всех животных. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что человек даже след как следует взять не может. А такое упражнение, как перемахнуть через высокий забор, по силе только самым развитым индивидуумам.
– Это, предположим, понятно, – сказала Маринка, – а вот почему же тогда в России при таких маленьких налогах была такая плохая медицина?
– Налоги там не имели никакого смысла. Тебе могли платить двести и брать двадцать рублей налога. Тогда на руки получалось сто восемьдесят. А могли бы платить шестьсот и облагать это налогом в четыреста двадцать рублей. На руки опять получалось бы сто восемьдесят. Когда платит и берет налоги одно и то же ведомство, налоги не имеют смысла. А вот когда ты получал доллары, вот тогда-то ты и узнавал, какие там были налоги.
– Да, – сказала Светка, – мне как-то заплатили пятьдесят долларов за перевод моей статьи в Америке. Эти деньги мне выплачивал какой-то комитет по охране авторских прав.
– Сколько же они тебе сохранили? – спросил я.
– Менее доллара.
– Два процента – это неплохо. Они были очень добры, что дали тебе доллар.
– На самом деле, это был не доллар, а какая-то местная валюта.
– Рубль? – спросила Маринка.
– Нет, какая-то местная валюта.
– Что это значит? – спросила Маринка.
– Чтобы тебе понятнее было, – сказал я, – у них было много разных domestic currencies.
– Правда? – сказала Маринка.
– Это позволяло элегантно изымать у населения деньги, заработанные за рубежом, – сказал Сережа. – У всех этих валют были свои обменные курсы.
– Но без права обмена, – сказал я.
– Обменный курс без права обмена? – сказала Маринка.
– Да, – сказал Сережа, – без права обмена.
– Все, стоп, – сказала Маринка. – Я больше не могу об этом. Давайте о чем-нибудь другом.
И мы стали опять болтать со Светкой и Сережей о том, где кто побывал, и они расспрашивали нас про нашу поездку.
Мне даже в голову не пришло, что можно поехать на море. А разве они ходят topless? А как будет по-русски “mussels”? А ты разве не знаешь? Мидии. Мидии? Вот эти самые обыкновенные мидии – это и есть mussels? Представь себе. Нет, все-таки жалко тратить время на море, но в следующий раз, когда вы куда-нибудь соберетесь, возьмите нас с собой.
– Конечно, возьмем, – сказал я.
Г л а в а 11
– Без одной, – сказал я. Мы сверили протоколы, и я бросился к дверям.
– Ну как? – спросил меня Юрий Алексеевич.
– Что вы играли в первой сдаче?
– Шесть пик без одной.
– Так я и знал, – сказал я. – У нас они остановились в пяти.
– Зато мы выиграли три без козыря на восемнадцати очках, – сказал Юрий Алексеевич.
– Где ваш протокол? – спросил я.
– Вы заказали бубновый шлем?
– Нет. Где ваш протокол?
– Кошмар, – сказал Юрий Алексеевич. – Почему?
– Потому что мы реконтрировали на пяти, – сказал я. – Протокол, Юрий Алексеевич, где ваш протокол?
– У Дани, – сказал Юрий Алексеевич.
К нам подошел Даня. Мы нагнулись над столами и сдвинули свои протоколы. Нам надо было набрать пятнадцать процентных очков. Тогда со счетом 6:2 мы выходили на первое место, даже если бы Таллин выиграл 8:0 в своей последней игре.
– Восемьдесят два на шестьдесят, – сказал Даня. – Плюс двадцать два при сумме сто сорок два.
– Ну, – сказал я, – дели.
– Пятнадцать с чем-то процентов, – сказал Даня.
К нам протискивался Кузьма. Он думал, что несет нам плохую весть.
– Таллинн выиграл 8:0, – сказал он.
Мы все ошалело улыбались.
– 6:2, – сказал я.
Кузьма повернулся лицом к стене.
– Ты что? – сказал Даня.
– Слушай, Даня, – прошептал Кузьма, – ведь мы – чемпионы Сове-е-е-етского Союза.
Черепаховые гребни
Брюгге, 9 августа 1997 года
– Попробуй порожку, – сказал я Маринке за завтраком.
– А что это такое?
– Ну вот, живешь, можно сказать, в двух шагах от Брайтона, и не знаешь, что такое порожка?
– Все-таки, что это? – спросила Маринка.
– Красная смородина.
– Эх, Илюша, – сказала Маринка. – Сколько раз на Украине был, а правильно сказать не можешь.
– А как правильно? – спросил я.
– Паречка.
– Точно, – сказал я.
Мы все-таки пошли в музей Мемлинга и провели там, наверное, часа полтора, хотя музей был небольшой. После ланча у нас оставалось еще полчаса до встречи со Светкой и Сережей. И мы пошли покупать всякие сувениры.
– А мы здесь встретили Сережиного одноклассника, – сказала Светка, как только увидела нас. – Правда, Сережа?
– Да. Только…
