приветственно зашелестела листьями Ива, и коснулся шершавой веткой моего плеча Ясень. В ответ я дотронулась до грубой коры древесов. Они росли внутри у входа, пол под их стволами убрали, оголив землю. До моего появления в лавке полуразумные деревья-охранники оставались безымянными, но с моей легкой руки превратились в Ясеня и Иву. В отличие от обычных деревьев, им не требовалось много солнечного света, а вполне хватало того, что проникал в лавку сквозь витрину. А уж охранников подобных Иве и Ясеню днём с огнём не сыщешь. Пронести мимо них даже крошечную брошюрку, не заплатив — невозможно. Стоило воришке очутиться между неподвижными с виду древесами, как гибкие цепкие ветви мгновенно оплетали его и не давали пошевелиться. Вдобавок эти двое успевали изрядно потянуть из жертвы жизненных сил.
Корни и ветви древесов давно и прочно проросли в стены лавки. И то, что многие принимали за резной орнамент на деревянных панелях, на самом деле было частями древесов, спящими до поры, но гибкими и быстрыми, когда нужно. Однажды я видела, как из стены рванулся гибкий прут, и молниеносно спеленал незадачливого воришку, накрепко припечатав к стене. После нескольких промашек, воровская гильдия обходила лавку Врочека стороной.
Я швырнула сумку на загроможденную столешницу и тоскливо подумала, что пора требовать стол побольше, этот уже не вмещает весь бардак. Ася, сидевшая на стремянке у стеллажа, оторвалась от чтения парившего перед ней фолианта:
— Привет, малышка, — прошелестела она, взмахом полупрозрачной руки отправляя книгу на полку.
— Привет, — я уже шарила в ящиках стола, извлекая необходимые принадлежности.
Ася эфемерным облаком перелетела ко мне, привычно поправляя сбившуюся шаль, такую же прозрачную, как она сама.
Анисия — книжный призрак. В посмертии душа привязывается к месту, реже — к человеку, а наша Ася привязалась к любимой книге. Неприятно удивив Врочека, получившего наглого призрака в придачу к очередному фолианту . Продать книгу не получалось, ибо Анисия тут же появлялась рядом и честно предупреждала, что вместе с книгой придется забрать и её. В конце концов, хозяин плюнул на это безобразие и оставил фолиант и призрака в покое.
Но как по мне, лавка от этого только выиграла. Ася оказалась милейшим, а главное, незаменимым существом. Лучше неё книги в "У моста" не знал никто. А Врочек быстро приноровился натравливать призрака на непрошенных гостей. Большинство из них, при виде полупрозрачной дамы замогильным голосом предлагающей помощь, вылетали из лавки с воплем: «Изыди!».
— Ух ты! — любопытная Ася тут же сунулась в брошенную на стол папку. — Малышка, твои работы с каждым разом все лучше! Врочек ещё не скрежещет зубами от зависти?
— Скорей, плюется ядом недовольства и считает, что растрачиваю талант попусту, — усмехнулась я, вытаскивая из сумки эльфийский роман, который заканчивала иллюстрировать.
И хоть брали меня в лавку помощником книгопродавца, степень мастера-живописца, добытую десятью годами обучения в Школе Высших Искусств, никто не отменял. Так что иллюстрации к эльфийским романам, которые в безумном количестве поглощала моя лучшая подруга, давали неплохую возможность подзаработать. Хозяин, сам мастер-живописец, сначала ворчал, но потом смирился и даже начал спихивать на меня часть своей работы.
Стоило перевернуть табличку на двери и вернуться на место, как явился первый посетитель. Колокольчик приветственно звякнул, а я интуитивно вжалась в кресло, более всего желая провалиться под пол! В лавку, покачивая в руке черную отполированную трость, вошел Бальтазар Вильк...
Из личных записок Бальтазара Вилька, мага-припоя Ночной стражи
Сырость, холод, вонючие листья и тоскливый ветер с залива. Ненавижу осень! На улицах опять снуют толпы студентов, вернувшихся после каникул. Во время отдыха толк из них выходит, а вот бестолочь возвращается обратно на учебу. Вбивай потом в их оскудевшие мозги всё по-новому. Легкий приступ ностальгии противно кольнул сердце. Хотя, что мне? Скоро седьмой год, как свет мудрости в дремучие студенческие головы проливают другие. С легкой завистью я проводил взглядом шумную ватагу прогомонившую мимо диллижанса. Они-то бодрые, румяные, здоровые — им промозглые осенние дни нипочём. А у меня подранная топляком нога так ноет, что впору выть, как этот самый топляк. Даже нежданно выползшее солнце уже не греет, зато подло слепит глаза. Хотелось захлопнуть дверцу дилижанса и юркнуть обратно в темноту кабины, чтобы убраться подальше от Кипеллена, хоть назад в Ривас, а хоть бы и дальше в Зодчек. Всё равно! Лишь бы не слышать противный голос капитана Браца. Не успел я вернуться, а он уже нёсся навстречу, как соскучившийся пёс. Того и гляди испачкает штаны грязными лапами и обслюнявит рукава. Брр! На распутывание преступления у него нюха не хватает, а почуять меня, пожалуйста. Красная рожа, чудовищная одышка и мокрая от пота рубашка на груди. Снова скачет на месте убийства, топчется по следам и орёт как скальный дракон во время брачного периода. Хотя, тут я слегка покривил против истины. Может, Брац и был неважным следователем, зато управленцем – отменным, и свой капитанский кусок хлеба с маслом ел не зря. Только любовь к показушности, мол глядите как Ночная стража работает на благо мирных горожан, временами изрядно раздражала. Тем более, времена сейчас не лучшие. Светлейший князь растийский больше интересуется охотой, чем государственными делами. Власть крепко держит в руках гильдия купцов. Они занимают почти все места в городском совете, даже градоначальник из их числа. Но гильдия алхимиков набирает силу и наступает им на пятки. Так что любое громкое дело тут же берётся под контроль.
Пока Брац несся ко мне, словно разъяренный чмопсель, потрясая на ходу толстыми щеками, я успел осмотреться и… Вот на кой леший на месте преступления отираются штатские? Снова не обошлось без городских властей? Я иронично усмехнулся в усы, опознав в одном Кузьму Куцевича, сына кипелленского головы и по совместительству секретаря городского совета. Давно ходили слухи, что старик Куцевич прочит сына на свое место, готовит преемника. Хотя по городу этого молодчика иначе как Куцем не называли, а обзывали и того хлеще. Уж больно нрав у парня был дурной да буйный. Вторым гражданским оказался мой бывший коллега по боевой кафедре Школы Высших Искусств, старый брюзга Рекар Пшкевич. Лет ему было что-то ближе к пятидесяти, но выглядел так, словно позавчера похоронили. Он, хоть и не принадлежал ни к одной из враждующих гильдий, давно прописался в городском совете и упорно лез выше. А дело-то,
