целую четверть.
– Что это у тебя? – спросил удивленный гекко.
– Это? Так – веревка! – ответил, сильно смутившись, Дареж.
– Какая веревка? Да ведь это у тебя хвост! – воскликнул гекко. – Смотрите-ка, у Дарежа хвост!
Стали цыгане осматривать да ощупывать Дарежа, и на самом деле оказалось, что у него хвост, и какой длинный, до самой земли!
– Да с каких пор у тебя хвост вырос? – спросил Дарежа гекко. – Ведь раньше хвоста не было.
Пришлось Дарежу рассказать, как летал он на праздник ведьм и как наказал его за это верховный дьявол тем, что велел ему сделать хвост. Цыгане только ахали, слушая рассказ Дарежа. Когда же он кончил рассказывать, гекко с минуту подумал и решил:
– На первой же стоянке хвост мы тебе отрежем. Где же это видано – цыган, и вдруг с хвостом? Ты не бес и не собака, и с хвостом тебе быть не полагается.
Как ни упрашивал Дареж не отрезать ему хвоста, но хвост ему все-таки отрезали начисто. Прикинулась болеть рана у Дарежа. Как ни лечил он ее, ничего не помогало. Одна знахарка даже сказала ему:
– Нет такого средства на всем свете, чтобы залечить такую рану, как рана от отрезанного у человека хвоста.
И действительно, через месяц умер Дареж в сильных мучениях.
Ведьма Саби
(Рассказ старого цыгана)
Как-то вечером зашел разговор между собравшимися у костра старого цыгана, гекко табора Мило Доловича, цыганами о колдуньях и ведьмах. Вспоминали всякие случаи, в которых, по мнению суеверных цыган, дело без ведьмы обойтись никак не могло. Стали рассказывать о самых необычайных происшествиях, о самых чудовищных злодеяниях, совершенных ведьмами. Молча слушал Мило Долович все эти рассказы и наконец сказал:
– Вот все вы говорите – ведьмы да ведьмы, одна ведьма вот что сделала, а другая вот что. А видал ли хоть кто-нибудь настоящую ведьму? Никто, никогда не видал! Если и видал, то и не подозревал, что это ведьма.
– А тебе, гекко, разве приходилось на своем веку иметь дело с ведьмой? – спросил Мило Доловича молодой цыган.
– Послушай и узнаешь, приходилось или нет. Давно это было, еще в дни моей молодости. В то время в нашем таборе гекко был знаменитый Степан Заревич, мудрый и богатый цыган. Сколько коней было у него, сколько золота и серебра, и не перечесть. Теперь таких богатых цыган и не бывает. Только одна дочь была у Заревича, красавица Саби. Вот как сейчас вижу ее: высокая, стройная, глаза большие, черные, брови как два шнурочка, румянец на щеках, а губы алые, как розы. Нет теперь таких красавиц. Был у меня тогда друг Воджин Радич, малый красивый, сильный, удалец из удальцов. Старый Андор помнит, наверно, Радича.
– Как не помнить, помню! – отозвался Андор. – Я помню и Заревича, и Саби, да плохо. Мне ведь тогда лет десять, не больше, было, когда Саби пропала, словно в воду канула.
– Ну ладно! – прервал Андора Мило Долович и стал продолжать свой рассказ:
– Значит, были мы друзьями с Радичем. И любили же мы друг друга! Как родные братья! Полюбил удалой Воджин красавицу Саби, и она полюбила красавца цыгана. Наш гекко Заревич охотно выдал бы дочь свою за Радича, да одна беда в том, что должен был Радич идти в солдаты воевать, уж не помню с кем – не то с французами, не то с итальянцами или турками. Приходилось подождать со свадьбой, пока не вернется из солдат Воджин Радич.
Пока еще не забрали Воджина на службу, он все, бывало, так и ходит за Саби, просто глаз с нее не сводит. Да и она, как отойдет от нее молодой цыган, так и делается скучной-скучной, все смотрит по сторонам, где Воджин, не говорит ли он с другой цыганкой. Ревнива была Саби просто страсть как!
Однажды вечером пришли к нам в табор полицейские из города, собрали всех цыган, прочли какую-то бумагу, вызвали по списку молодых цыган, а среди них и Радича, и велели им собираться в путь. Собрались молодые цыгане, простились со всеми в таборе и пошли с полицейскими в город. Уж как плакала Саби, когда прощался с ней Радич, и сказать нельзя, да и сам он едва удерживал слезы, но молодому цыгану разве пристало плакать, как старой бабе? А все-таки я хорошо видел, как две-три слезинки скатились с его длинных ресниц. Прощаясь со мной, Радич отвел меня немного в сторону и сказал:
– Слушай, Мило, мы с тобой жили душа в душу, как родные братья, так об одном прошу я тебя на прощанье: коль ты любишь меня, заботься о Саби, береги ее. Бог даст вернусь я с войны целым и невредимым и женюсь тогда на Саби.
– Всем, что есть у меня святого, – ответил я Радичу, – клянусь тебе беречь Саби и помогать ей во всем. Будь спокоен и береги себя. Я жизни своей не пожалею, коль придется мне защищать Саби.
Обнялись мы с Радичем, поцеловались, и он ушел с полицейскими в город. Из города всех молодых цыган послали на войну, и мы больше ничего не знали о них и Радиче, живы ли они все или убиты в бою.
Уж и заботился я о Саби! Во всем помогал ей. Нужно ей дров принести из лесу, натаскаю большую кучу валежника, нужно принести воды с реки, я за нее несу тяжелые ведра. Все думали, уж не хочу ли я отбить у Радича его невесту. Думать-то в таборе могли что хотели, только у меня тогда была уже своя невеста, моя старуха, с которой я и прожил в мире и согласии до самой ее смерти. Так я и заботился о Саби, только стал я замечать, что она как-то изменилась. Невеселая стала какая-то. Соберутся наши девушки хоровод водить, поют, пляшут, а Саби стоит в сторонке, постоит, постоит, да и пойдет к себе в палатку. Бывало, зовут даже ее молодые цыгане и цыганки поиграть, повеселиться, а Саби молчит и только головой качает – не хочет идти. Как-то раз спросил я ее:
– Саби, отчего ты такая скучная? Что это ты все одна да одна и все молчишь? Ты бы хоть песню спела.
А она отвечает:
– Вернется Радич, тогда и спою, – сказала и отвернулась.
А хорошо пела Саби. Голос у нее был сильный, звонкий. Во всей округе никто не пел так, как Саби. Старики, и те заслушивались. А уж коль запоет грустную песнь, так слеза прошибает.
«Что такое
