с Саби? – думал я. – Вон и у других девушек женихи ушли на войну, скучают они по женихам, да все не так, как Саби. И попоют, и посмеются, не ходят все время угрюмые».
Раз как-то уже ночью возвращался я из города в табор. Еду вдоль реки, недалеко от табора, смотрю, кто-то стоит у самой воды и что-то делает. Стал я присматриваться – женщина. Подъехал ближе, оказалось – Саби. Окликнул я ее, а она как вскрикнет да бежать прямо в табор. «Что такое?» – подумал я.
Утром пошел к Саби и спросил ее:
– Что это ты делала вчера ночью у реки? Отчего ты так испугалась, когда я тебя окликнул?
Саби посмотрела на меня как-то испуганно и ответила:
– Ничего не делала. Так, ходила на реку пить.
Еще и в другой раз. Не спалось мне ночью. Встал я и пошел посмотреть коней, которые паслись около табора. Только вышел из табора, смотрю – идет Саби от реки. Показалось мне, что рядом с ней идет еще кто-то, только не мог я рассмотреть – кто, так как месяц зашел за тучку и стало темно. Остановился я и стал ждать, чтобы Саби прошла мимо. Прошла она мимо меня шагах в десяти – одна, идет и смотрит в землю. Решил я проследить, зачем она ходит на реку. Только вот странное дело: лягу это я на траву около тропинки, которая вела на реку, как тотчас засну крепким-крепким сном и проснусь уже совсем перед восходом солнца.
Тут еще случилось одно дело: заболела у нас в таборе одна женщина. Лечили ее, лечили – ничего не помогает. «Ну, – думаем, – помрет». Только раз зашла к ней Саби в палатку, когда у женщины никого не было. Потом женщина эта нам все рассказала. Постояла, постояла Саби, посмотрела на больную и спросила: «Хочешь пить?» Та отвечает: «Хочу. Подай мне напиться. Вон стоит вода в кружке». Кружку Саби не взяла, а зачерпнула из ведра воды кружкой, которая у нее была с собой, да не сразу подала кружку больной, а отвернулась и что-то над ней делала, а потом подала напиться. Больная напилась. Только вода показалась ей какой-то кислой. Взяла Саби у больной кружку, выплеснула оставшуюся воду и ушла, не проронив больше ни единого слова. Уж не знаю, что делала Саби с водой, только и трех дней не прошло, как больная выздоровела. Да не на пользу пошло ей это. Через месяц или немного больше утонула та женщина в реке.
А то еще вот что. Как-то помогал я Саби резать лозу, чтобы плести из нее корзины, да уронил нож. Подняла она нож и подала мне. Взглянул я ей на руку и вижу, что все пальцы у нее исколоты. Схватил я ее за руку и спросил:
– Что это у тебя с рукой? Как это ты ухитрилась так исколоть пальцы?
Саби быстро выдернула руку, собрала скорее нарезанную лозу и ушла, ни слова не сказав в ответ, только еще больше нахмурилась.
Но что самое удивительное, так это то, что Саби стала есть очень много яиц. Только и ест, что яйца, а скорлупу все собирает. Тогда я не понимал, зачем она это делает, глуп еще был. Теперь-то я сразу все понял бы: зачем ходила она ночью на реку, почему у нее пальцы исколоты, зачем собирала она яичную скорлупу. Дело-то просто! На реку ходила она к нивашу, который учил ее колдовству, руку исколола потому, что давала за науку ведьме по капле крови в день, а скорлупу от яиц собирают все ведьмы. Из яичной скорлупы они делают тарелки, горшки и блюда, из которых едят, когда по ночам пируют на своих собраниях с бесами. Теперь бы я сразу понял, что Саби стала ведьмой.
Да, вот еще что, я было забыл совсем: застал я как-то Саби в палатке за работой. Она сидела и не пряла, а вила тонкую нитку. Вьет и шепчет. Совьет с аршин, помочит ее водой из какой-то бутылочки и смотает на клубок. Когда я вошел в палатку, Саби сейчас же спрятала клубок и бутылочку и перестала вить нитку. Спросил я, что она делает.
– Леску вью для удочки, – ответила, как сейчас помню, Саби.
Теперь-то я знаю, что это за удочка. Это вила она волшебную нитку, чтобы сосать кровь по ней из сердца спящего человека.
Ну, как бы там ни было, а время шло да шло. Вдруг нежданно-негаданно вернулся Воджин Радич с войны.
Весь табор высыпал ему навстречу, только не было Саби. Поздоровавшись со всеми, Радич спросил меня:
– А где же Саби? Здорова ли она? Может быть, нет ее в таборе?
– Здорова твоя Саби! – ответил я. – Все по тебе скучала. Она, верно, у отца в палатке. Пойди к ней: наверно, она ждет тебя, не дождется.
Обрадовался Радич и чуть не бегом бросился в палатку Степана Заревича. Вошел Радич в палатку. Саби была в ней. Был в палатке и сам Заревич. Взглянул мой Радич на свою невесту, да как закричит:
– Да разве это моя Саби! Это старуха, ровесница моей бабушке! Ведьма это, а не моя Саби!
Услыхал слова Воджина гекко Заревич страшно рассердился, схватил свою тяжелую железную палку да как ударит ею Воджина по голове. И не вскрикнул бедный Воджин Радич, мертвым упал он к ногам Заревича. Испугался наш гекко, когда увидал, что убил Радича. Выбежал гекко из палатки и, как безумный, побежал через табор к реке, бросился в реку и утонул. Саби в тот же день исчезла, словно в воду канула, и больше никогда не слыхали мы о ней. Тогда поняли все, что Саби стала ведьмой. Радич потому узнал это с первого взгляда, что был седьмым сыном у матери, а такие сыновья видят больше других людей, и ведьме от них не скрыться.
Кончил свой рассказ Мило Долович. Еще долго не расходились цыгане и разговаривали о ведьмах, колдуньях и колдунах. Мило же сидел, понуря голову, и курил свою трубку. Перед ним одна за другой проносились картины далекого прошлого.
Далеко-далеко отсюда, так далеко, что самая быстролетная птица не долетит туда и за год, была страна. Не знаю, может быть, есть она и теперь. Необыкновенно прекрасна была эта страна. Ни один самый роскошный сад не мог бы с ней сравниться. В этой стране росли все деревья, все кусты, цветы и травы, которые только есть
