было в Нуменоре.
При этом, разумеется, «Властелин колец» — глубоко христианская книга, хотя Единый в ней ни разу не упоминается. Это подчеркнули в своем комментированном издании Каменкович и Каррик, причем они снабдили текст многочисленными цитатами православных авторов, объясняя это тем, что хотят показать общехристианские, а не чисто католические мотивы в романе.
То, что во «Властелине колец» нет никаких явных черт религии, привело к удивительному эффекту: текст оказался близок людям самых разных взглядов: атеистам, христианам, неоязычникам. Фактически Толкин сам оказался тем, кто хранит священное молчание, подобно нуменорцам на Менельтарме, и поэтому был понят теми, кто не разделяет христианских взглядов.
Толкин был сыном века, когда стремительное развитие науки и промышленности нанесло сильнейший удар по религии. Мы, выросшие на плодах плодов промышленной революции, наивно утверждаем, что атеизм придуман философами, хотя на самом деле работы философов конца XIX — начала ХХ века были лишь обобщением тех идей, которыми кипело общество. И Толкин, при всех его религиозных чувствах, оказался одним из тех, кто смог выразить это нерелигиозное мировоззрение, — недаром его книги находят такой отклик у атеистов (в отличие от книг Льюиса, где христианство лишь слегка прикрыто иносказанием).
Духовные проблемы рубежа веков привели к возникновению двух явлений. Во-первых, как мы уже убедились, о религиозных ценностях стало возможно говорить нерелигиозным языком, во-вторых, произошло обратное: отдельные элементы религиозной культуры стали использовать в заведомо светских целях. Ярче всего это проявилось в архитектуре, где пышно расцвела викторианская готика. И в этом контексте хочется обратить внимание на два сугубо светских здания, которые используют структуру католического собора.
В современном интернете, где информация обильна, но неупорядочена, человек вдруг видит фото великолепного готического собора… где стоят письменные столы со стульями, вдоль стен и между колоннами высятся стеллажи с книгами, а на месте алтаря, что кажется совсем уж кощунственным, находится фигура какого-то мужчины в сюртуке. Приглядевшись, можно обнаружить, что над колоннами, на уровне верхней галереи, вместо статуй святых — представители науки и литературы (Геродот, Гутенберг, Ньютон и многие другие, Шекспир опознаваем особенно легко). Галерея второго этажа, куда ведет совершенно сказочная лестница, — тоже вся в стеллажах с книгами.
Кто же переделал собор в библиотеку?!
Никто. Это библиотека Джона Райландса в Манчестере, построенная его вдовой. В собрание библиотеки входят древнейшие христианские тексты на папирусе, Библия Гутенберга и другие религиозные манускрипты. Именно поэтому здание библиотеки не просто построено в неоготическом стиле, но и выглядит как собор. В итоге получился светский храм, что вызывает шок.
Библиотека Джона Райландса в Манчестере.
Alastair Wallace / Shutterstock.com
И ровно то же мы встречаем на страницах «Властелина колец». «Глазам Пиппина открылся огромный зал. Через высокие окна, пробитые в стенах нефов, проникал свет. Черные цельномраморные колонны заканчивались огромными капителями-кронами, из листьев которых выглядывали причудливые каменные звери; высокие своды тускло поблескивали золотом и пестрели узорами. Но в этом длинном торжественном зале не было ни драпировок, ни ковров, да и вообще ничего тканого или деревянного; только между колонн молчаливыми рядами высились изваяния из холодного камня.
Пиппину вспомнились искусно обтесанные скалы Аргоната, и, разглядывая каменные лики давно умерших королей, он исполнился благоговения. В глубине зала, на ступенчатом возвышении… стоял высокий трон, а за ним мерцало драгоценными камнями резное изображение цветущего дерева. Но трон был пуст. У подножия, на нижней, самой широкой ступени, в черном, ничем не украшенном кресле из полированного камня восседал, опустив глаза, древний старец»[54].
Итак, в одном не-храме на месте алтаря стоит Джон Райландс, в другом — сидит Денетор. В одном над колоннами стоят ученые и писатели, в другом между колоннами стоят короли. Вряд ли манчестерская библиотека так повлияла на творчество Профессора, скорее это проявление того, как в одних и тех же культурных условиях сходно мыслят люди с одинаковым духовным опытом.
В начале этой книги мы уже цитировали Гарта, который утверждает, что образ королевского дворца списан Толкином с оратория в Бирмингеме (свет, падающий на королевский трон и древо позади него, — это свет из окон купола перед алтарем в бирмингемском храме). И независимо от того, вдохновлялся ли Толкин манчестерской библиотекой или структура интерьеров просто совпала, — перед нами два равновеликих по художественной значимости образца того, как глубоко верующие люди творят светскую культуру на основе религиозной.
Глава 13. НЕСОКРУШИМЫЙ МИР ДЕТСТВА
Говоря о сказочных мотивах «Властелина колец», мы доселе подразумевали сказку волшебную, герой которой — подросток и которая изначально предназначалась для взрослых слушателей. Но всем нам известны и сказки другого типа, адресованные детям; в частности, такие сказки строятся на разнообразнейших повторах. На повторах строятся и песни-потешки для детей. Все это нас подводит к «том-бом» — образу Тома Бомбадила.
Казалось бы, это персонаж бесполезный. Его единственная функция в сюжете — дать хоббитам клинки из арнорской гробницы (и, как мы знаем из фильма, Тома легко заменить в этом). Исследователи пишут, что Бомбадил необходим для того, чтобы расширить границы мира, чтобы Средиземье не представало черно-белым. Это верно, но…
Чтобы ответить на вопрос, зачем нужен Том Бомбадил, нам нужно вернуться к самому началу. Но не к началу романа, и даже не к «Хоббиту», и даже не к той шарнирной кукле, с которой играли дети Профессора, — нет, мы вернемся в еще более ранние времена, когда трехлетний Толкин был привезен из Южной Африки в Британию и оказался в деревушке Сэрхоул. Неподалеку рос и ширился промышленный Бирмингем — он потом поглотит Сэрхоул, так что и названия от деревни не останется (сейчас это городской район Холл-Грин), но тогда еще «Сарумановы машины» не добрались до деревушки, где жизнь текла по старинке, а единственным транспортом была лошадь. Толкин неоднократно признавался, что Сэрхоул послужила прообразом Хоббитании. Он покинул эту деревню, когда ему было восемь лет.
Сэрхоул, современный вид.
John B Hewitt / Shutterstock.com
Итак, жизнь в Сэрхоул совпала с его дошкольным детством, то есть периодом, когда ребенок чувствует себя максимально защищенным, когда о бедах взрослого мира он знает немного, и они всегда обходят его стороной — отчасти благодаря заботе родителей, отчасти благодаря гибкости детской психики. А теперь откроем Приложения к «Властелину колец» и посмотрим на историю Шира. На севере Средиземья могут бушевать войны, Король-Чародей уничтожает армии арнорцев, волки рыщут по Пустоземью, страшная зима может накрыть земли, где снег выпадает не каждый год… но в Шире самые большие неприятности закончатся тем, что голову орочьего вождя закинут в кроличью нору, изобретя игру в гольф, а вражьи армии вовсе не заметят существование хоббитов. Как видим, Толкин на всю жизнь сохранил этот взгляд ребенка на свою Хоббитанию: из нее можно (и нужно!) выйти во взрослый мир, но взрослый мир не может войти внутрь Шира, а если и проникнет, как Сарумановы приспешники, то будет изгнан, а раны, нанесенные земле хоббитов, волшебным образом исцелятся. И неважно, что реальный Сэрхоул был поглощен Бирмингемом, — в сердце каждого человека мир детства окружен самой несокрушимой из стен.
А затем приходит новое детство: Профессор становится отцом. И в семье появляется деревянная шарнирная кукла — Том Бомбадил. И — пока еще независимо от него — истории про хоббита и гномов, которые Профессор рассказывает своим детям. Потом возникнут первые стихи про Тома и Дочь Реки, а потом, уже во «Властелине колец», все это сольется воедино: Бомбадил, разговаривающий детскими стишатами
