и удобный для обороны. Однако на него должны были вскоре надвинуться не менее десятка пехотных дивизий из состава германской 16-й армии.
Однако после разговора с начальником Генштаба Кузнецов почувствовал себя гораздо уверенный. Скорое прибытие, всего то семь дней, сразу пяти дивизий, из которых две имеют на вооружении полнокровные танковые полки, теперь давало определенную надежду, что можно будет удержаться по Западной Двине если не месяц, то хотя бы пару недель…
Либава
Комендант 41-го укрепрайона
дивизионный комиссар Николаев
— Если следующей ночью мы не покинем Либаву, то второго штурма не выдержим. Сейчас держимся благодаря береговым батареям, но снаряды на них заканчиваются, — Николаев говорил раздраженно, он прекрасно представлял, чтобы произошло, если из Риги и Виндавы не доставили 130 мм снаряды, доведя боезапас до десяти тысяч снарядов на обе батареи. За три дня каждое из орудий сделало по девятьсот выстрелов, вдвое превысив «паспортные данные», хотя реальная живучесть ствола достигала 1100 выстрелов. Теперь ее предстоит перекрыть на сотню — в один из орудийных двориков угодила бомба с вражеского «юнкерса», и теперь осталось только семь установок Б-13. На исправные 152 мм гаубицы имелось только две сотни снарядов. Вполне достаточно, если принять в расчет, что число орудий сократилось почти вдвое — с семи до четырех. Полсотни снарядов на ствол — как раз до следующей ночи протянуть хватит.
И все — без заградительного огня артиллерии удержать город будет невозможно, тем более гарнизон понес от вражеской стрельбы весьма ощутимые потери — выбыло убитыми и раненными полторы тысячи человек, одна треть из тех, кто остался оборонять Либаву. Досталось и городу — здания на площади Роз превратились в развалины, превратились в щебенку дома на двух улицах, «Старый город» горел, от обстрелов пострадал и «Военный городок». Больницы и лечебницы переполнены пострадавшими, медикаментов не хватает, врачи измотаны. В городе нет электричества, продовольствие на исходе — все же прошла неделя, как прекратился подвоз.
Вчера, когда немцы пошли на штурм, была подорвана вторая линия фугасов — «банки» по две три морских мины взрывались с ужасающим грохотом, оставляя огромные воронки. Именно такими «сюрпризами» была уничтожена Гробиня, со всем вступившим туда вражеским авангардом. Дьявольская вещь вышла по своему воздействию на моральный дух «истинных арийцев» — немцы взъярились, и теперь бои шли беспощадные.
Вчера с двух городских аэродромов взлетели под утро последние оставшиеся истребители 148-го ИАП — семь «чаек», десятая часть от тех, что были в полку на первый день войны. Но и потери врагу были нанесены немаленькие — сбито полтора десятка самолетов с черными крестами на крыльях. Причем один уничтожен тараном на четвертый день — впервые поднявшийся в небо обожженный ветеран-«испанец», врезался в «юнкерс-88», свалившись на него сверху в пике. С того дня немцы стали вести себя в небе над Либавой намного осторожнее, а при атаках взлетевших «чаек» немедленно сбрасывали бомбы куда попало и тут же, набрав скорость, отрывались от преследующих их тихоходных бипланов.
Единственное, что мог сделать Серафим Петрович, так это написать в штаб фронта представление на возращение погибшему летчику капитанского звания с орденом, пусть хоть сестра с братом знать будут, что не сгинул где-то безвестным.
Вместе с «чайками» в Ригу улетели два «гладиатора» с единственным «бульдогом» — латыши проявили себя в боях вне всякой критики, сбив вражеские бомбардировщик и гидросамолет, неоднократно вылетая на разведку. Так что, призвав их на службу в РККА, он написал аттестацию на присвоение им званий комсостава, аналогичных тем, что они имели в бывших латвийских ВВС. Заодно представил к орденам, надеясь, что хоть Красной Звездой, но все же наградят пилотов, даже медалью «За боевые заслуги».
— Эсминцы подойдут за час до полуночи, к этому же времени начнем выводить суда и буксиры на рейд, — негромко произнес Клевенский. — Я приказал постоянно ставить дымовые завесы над портом — осталось всего четыре транспорта. Потерю одного из них еще можно перетерпеть, но если потопят два, то начнутся большие проблемы — артиллерию принять на борт будет нельзя. Как и часть предназначенных для отправки грузов.
— Грузи все сейчас, Михаил Сергеевич, потом нам будет не до этого. Большую часть орудий тоже прикажи в трюмы брать — оставшиеся пушки чаще стрелять будут. Поверь, в Риге все пригодится, не при нашей бедности ресурсами и оружием разбрасываться. Что у тебя с минированием?!
— Все объекты, предназначенные к уничтожению, подготовлены к подрывам — на каждый завезено по десятку, а то и два мин. Никогда бы не подумал, что буду ставить «банки» не в море, а в собственном порту, на заводах и мастерских. Подготовив к взрыву вокзал и все сооружения…
— Зато немцы всем этим хозяйством уже никогда не воспользуются. Тут нужно пепелище оставить им в наследство, пусть восстанавливают с большими усилиями и затратами.
— Да понимаю все, но эта была наша база, — пожал плечами моряк и поморщился — где-то совсем рядом со штабом прогремел мощный взрыв. Обстрел Либавы не прекращался ни на минуту, он шел днем и ночью с размеренностью метронома.
— К 18-ти часам прими на палубы всех гражданских, кто решится на эвакуацию, раненых и персонал госпиталей. Все должно быть четко по плану, в последний момент все может произойти, от штурма укреплений, до какой-нибудь паршивой «накладки». Такое сплошь и рядом завсегда происходит, причем неожиданно, — Николаев чуть не выругался, припомнив подобные случаи из собственной жизни. И продолжил также негромко говорить, не обратив внимания на близкий разрыв, от которого вылетели стекла в окнах. Осколки упали даже на его стол.
— До 23 часов нужно принять все части гарнизона, их начнут отводить в половине десятого вечера. И выводи транспорты в море.
— Так и будет, — хладнокровно отозвался Клевенский, — После чего все подлежащие к подрывам сооружения будут уничтожены, а нефтехранилище подожжено. Отряды прикрытия и пограничники, что обеспечат контроль над улицами, отойдут к местам погрузки, где их примут на борт катера и сторожевики. И в час ночи под прикрытием заградительного огня корабельной артиллерии покинем гавань и пойдем на Ригу.
— А если корабли не придут? Мало ли что бывает, в жизни и на море полно всяческих неожиданностей, что разрушат любые планы, — Николаев говорил спокойно, но голос чуть дрогнул. Лицо Клевенского приняло отрешенное выражение.
— Тогда будет не эвакуация, а прорыв. Транспорты проведем любой ценой, тральщик и сторожевики с торпедными катерами будут прикрывать конвой до конца, даже если нападут миноносцы. «Морские охотники» одни доведут суда до порта
