продолжаю я. — Он знает, что слишком бурно отреагировал. Может, наконец, простите друг друга и начнете…
Не о Сэме,
возражает она, и тут в класс входит доктор Джонадаб. Учительница берет мел и чертит на доске схему, отображающую закон Ома. Я понимаю, что это, потому что сверху написано «Закон Ома».
Открываю тетрадь. «О чем тогда?»
Пишу я и разворачиваю тетрадь так, чтобы Данике было видно.
Она качает головой и больше ничего не говорит.
Не уверен, что к концу урока хоть что-то понял про взаимоотношение между током, сопротивлением и расстоянием, но, оказывается, насчет измерения, где обитают змееголовые, Уиллоу Дэвис была абсолютно права.
Когда раздается звонок, Даника берет меня за руку; ее затянутые в перчатку пальцы оказываются чуть повыше локтя.
Кто убил Филипа? — Внезапно спрашивает она.
Я…,
начинаю было я. Ответить, не солгав, невозможно, а лгать Данике я не хочу.
Она продолжает торопливым шепотом:
Мама была твоим адвокатом. Она договорилась о твоей неприкосновенности, чтобы от тебя отстали федералы, так? Ты заключил с ними сделку, чтобы рассказать, кто же убил всех тех людей. И Филипа. В обмен на неприкосновенность. Зачем тебе понадобилась неприкосновенность? Что ты натворил?
Когда федералы выдали мне стопку файлов и сообщили, что Филип пообещал им назвать убийцу, я не помешал Данике просмотреть эти документы. Я понял, что совершил ошибку, еще до того, как до меня дошло, что всех этих людей я трансформировал, людей, чьи тела так и не удалось найти. Опять-таки стертые воспоминания.
Нужно идти,
говорю я. Класс опустел, и несколько учеников пришли на следующий урок. — А то опоздаем.
Даника неохотно выпускает мою руку и следом за мной идет к выходу. Надо же, мы неожиданно поменялись местами. Теперь это она старается меня достать.
Мы же вместе работали над этим делом,
говорит Даника. Что отчасти является правдой.
Так что ты натворил? — Шепчет она.
Смотрю на нее и пытаюсь понять, каков, по ее мнению, ответ.
Я никогда не делал Филипу ничего плохого. Я никогда не делал плохого брату.
А как же Баррон? Что ты сделал с ним?
Хмурюсь, на миг так растерявшись, что даже не знаю, что сказать. Понятия не имею, с чего это вдруг взбрело ей в голову. — Ничего! — Чтобы подчеркнуть свои слова, развожу руками. — С Барроном? Ты с ума сошла?
На ее щеках появляется легкий румянец. — Не знаю,
говорит она. — Ты что-то с кем-то сделал. Тебе понадобилась амнистия. Хорошим людям она не нужна, Кассель.
Разумеется, она права. Я не хороший человек. Самое странное в хороших людях — вроде Даники — то, что они питают искреннее отвращение к злу. Им ужасно трудно свыкнуться с мыслью о том, что человек, который может заставить их улыбнуться, способен при этом на ужасные поступки. Вот почему Даника, пытаясь объявить меня убийцей, скорее сердится, чем боится, что убьют и ее. Похоже, она упорно верит в то, что если я послушаюсь ее и пойму, насколько дурны мои поступки, я непременно перестану их совершать.
Возле лестницы я останавливаюсь. — Слушай, может, встретимся после ужина, вот и спросишь тогда, о чем захочешь? И о Сэме поговорим. — Я бы мог все ей рассказать, но она моя подруга, и ей бы стоило рассказать больше, чем можно. Она заслуживает того, чтобы знать правду полностью — насколько я могу себе это позволить. И кто знает, может, если я разок ее послушаюсь, то и моя жизнь станет лучше?
Хуже все равно особо некуда.
Даника заправляет за ухо каштановую прядь. Ее пурпурная перчатка заляпана чернилами.
Ты расскажешь мне, кто ты такой? Об этом тоже расскажешь?
Я настолько удивлен, что с шумом втягиваю воздух. Потом смеюсь. Свою самую большую тайну я ей не открывал — что я мастер трансформации. Наверное, пора. Должно быть, она что-то заподозрила — иначе не спрашивала бы.
Ты меня поймала,
говорю я. — Все, поймала. Ну да, расскажу. Расскажу все, что только можно.
Даника медленно кивает. — Ладно. После ужина я буду в библиотеке. Нужно написать доклад.
Отлично,
вприпрыжку бегу вверх по лестнице, все быстрее и быстрее, чтобы успеть на керамику до того, как прозвенит звонок. У меня уже есть два взыскания. На сегодня приключений хватит.
Горшок получается кривым до невозможности. Наверно, и воздушных пузырьков полно, потому что когда я ставлю его в печь, он взрывается, уничтожив чашки и вазы трех других учеников.
Когда я иду на тренировку по легкой атлетике, у меня звонит телефон. Открываю его и зажимаю щекой.
Кассель,
говорит агент Юликова,
загляни, пожалуйста, ко мне в офис. Прямо сейчас. Насколько я знаю, уроки на сегодня закончились, и я договорилась, чтобы тебя отпустили. В администрации школы считают, что ты записан к врачу.
Я иду на тренировку,
отвечаю я, надеясь, что она уловит сомнение в моем голосе. На плече висит сумка со спортивной формой — она стучит меня по бедру. Деревья над головой раскачиваются на ветру, покрывая школьный городок ковром из листвы цвета закатного солнца. — И так уже много пропустил.
Значит, если пропустишь еще разок, никто и не заметит. Правда, Кассель. Тебя ведь вчера чуть не убили. Я хочу обсудить случившееся.
Вспоминаю о пистолете, спрятанном в моем шкафу. — Ничего особенного и не случилось,
говорю я.
Рада это слышать,
с этими словами Юликова вешает трубку.
Иду к машине, разбрасывая на ходу опавшие листья.
Несколько минут спустя Юликова собирает документы в стопки и отодвигает их в сторону, чтобы лучше меня видеть. У нее прямые седые волосы, подстриженные в каре чуть ниже линии подбородка, и птичье лицо — тонкое и длинноносое. На шее висят гроздья массивных бус. Несмотря на чашку горячего чая в руках и свитер, надетый под темный вельветовый пиджак, губы у нее немного синие, как будто она замерзла. А может, просто простужена. В любом случае она скорее похожа на учителя из Уоллингфорда, чем на руководителя федеральной программы по обучению детей-мастеров. Я знаю, скорее всего она нарочно так одевается — чтобы ее питомцы чувствовали себя уютнее. Скорее всего, она вообще все делает нарочно.
Но тем не менее это действует.
Она мой оператор, то есть ей полагается ввести меня в программу, как только мне стукнет восемнадцать — согласно сделке, заключенной мною с федералами. Ну а до тех пор… честно говоря, не знаю, что она должна со мной делать. Подозреваю, что она тоже не знает.
Как поживаешь, Кассель? — С улыбкой интересуется Юликова. Можно подумать, и правда хочет это знать.
Неплохо, пожалуй,
разумеется, это сплошная и нелепая ложь. Я почти не сплю. Меня мучают сожаления. Я одержим девушкой, которая меня ненавидит. Я украл пистолет. Но именно так положено отвечать людям вроде нее, которые оценивают твое психическое состояние.
Юликова прихлебывает из чашки. — Ну и как, нравится сопровождать брата?
Вполне.
Наверное, смерть Филипа заставила тебя внимательнее относиться к Баррону,
говорит Юликова. В ее взгляде нет угрозы, тон ее нейтрален. — Теперь вы остались вдвоем. И хотя ты младший, на тебя легла немалая ответственность…,
окончание ее фразы повисает в воздухе.
Пожимаю плечами.
Но если вчера Баррон подверг тебя опасности, мы должны немедленно все прекратить.
Нет, ничего такого,
отвечаю я. — Мы просто следили кое за кем — выбрали наугад — а потом Баррону понадобилось позвонить. Вот я и остался один на пару минут, тогда и увидел убийство. Погнался за тем парнем — за убийцей — глупо, наверное. Но он сбежал, вот и все.
Ты с ним разговаривал? — Спрашивает Юликова.
Нет,
вру я.
Но ты же догнал его в том проулке, верно?
Киваю, потом решаю, что лучше объяснить:
Ну, на пару секунд я его прижал. А потом он махнул через забор.
Мы нашли неподалеку сломанную доску. Он ударил тебя?
Нет,
говорю я. — Нет, ничего такого. Может, наступил на нее на бегу. Все случилось так быстро.
Можешь его описать? — Юликова подается вперед, глядя на меня таким взглядом, будто может распознать все мои мысли по мельчайшим непроизвольным движениям моего тела. Надеюсь, что это не так. Я неплохой лжец, но не мирового класса. В основном мне доводилось иметь дело с двумя разными видами преступников-взрослых, действия которых я мог предвидеть, и с мишенями, которыми можно было управлять. Но с Юликовой я чувствую себя беспомощным. Даже не представляю, на что она способна.
В общем, нет,
пожимаю плечами.
