сара… Бли-и-ин!!! Горынычи!!!
– Что?! Что случилось?! – не на шутку перепугались девчонки.
Ваня некоторое время не отвечал. Он был занят тем, что злился на себя. Как?!! Ну как он мог забыть о сидящем в сарае трёхголовом Змее?! Совсем из головы вылетело… Видимо, крепко его тогда приложил монстряка с медвежьей башкой. А ведь случилось это как раз в тот момент, когда он шёл к братьям, нёс медикаменты, еду и даже воду… Интересно, а где его рюкзак?
– Ничего, это я так. Вспомнил кое-что, – заверил он девочек.
– Что такое? – никак не могли успокоиться те.
– Да просто потерял я тут одну вещь. Важную. Давайте сделаем вот как: вы посидите вот тут на скамейке под деревом, тут вас в тени не видно. А я пока поищу. Вдруг найду.
И снова повезло – рюкзак действительно отыскался на полпути к сараю, возле тропинки. Видимо, получив удар кулаком, Ваня как-то ухитрился его уронить. А, может, не обошлось без участия мавки, как её там, Неонила? Но так или иначе, рюкзак со всем содержимым нашёлся, и сейчас это было очень кстати.
– Ну что, девчонки, – сказал Ваня, не без труда взваливая тяжёлый груз на спину – тело всё ещё ломило. – Идёмте, я вас кое с кем познакомлю. Только сразу предупреждаю: громко не визжать и в обморок не падать. Удивляться можно, боюсь, без этого никак не обойдётся. Но только тихо.
Глава 18
Правь
Мать и дочь
«Ждала, ждала соловушка соловья,
Ждала, ждала молоденька
соловья –
Ай что долго соловушек не летит,
Ай что долго ненаглядный не летит?»
Звучит в землянке нежный девичий голосок, выводит незатейливую песенку, что услыхала как-то Василиса на ярмарке, да сразу и запомнила. Тихо, почти шёпотом поёт она, и летят слова легко, словно ветерок над полем ромашковым. Мелькает иголка, живо и умело направляемая тонкими розовыми пальчиками: стежок-петелька, стежок-петелька… Вот уж и цвет маковый расцвёл на рушнике. Ах, как бы утираться тем рушником да тому, кто ни из мыслей, ни из сердца нейдёт!..
Вдыхает Василиса томно, поправляет лучину, да снова над вышивкой склоняется.
На улице мороз трещит, а дома хорошо, тепло. В печке огонь пляшет, дрова трещат, каша пшённая в чугунке томится-поспевает, да котик-мурлыка у бока пригрелся, песенку фырчит.
Отворяется дверь входная, и студёным морозным облаком входит в землянку отец. Скидывает у печки охапку дров, шапку от снега отряхает да ногами топает, чтобы и с ног сугробы счистить.
– Ух, морозец! – говорит, а сам рукавицы стаскивает, пальцы разминает, к теплу печки тянет. – Да, видно, потеплеет скоро, небо уж тучами снеговыми затягивает. Не иначе, быть метели. Ты бы, Василисушка, в лес по хворост сбегала, пока дорожки не замело.
– Иду, батюшка, – послушно отвечает Василиса. Вышивание в сторонку откладывает, одевается потеплее, платок повязывает, берёт санки да прочь из избы. Только первым делом спешит она не за хворостом, а на капище, где отец её, Перунов жрец, обряды Громовержцу отправляет. Долго стоит Василиса у идола, шепчет что-то да с надеждой в небо поглядывает – не услышит ли грозный и прекрасный бог её мольбы, не явится ли на её зов? Ведь явился же однажды Перун к её отцу, увидала его тогда Василиса – и с тех пор покой и сон потеряла… Но тихо и безмятежно небо, а стоять на снегу холодно, и она, подхватив санки, бредёт в лес. А там вместо хвороста что-то в снегу темнеет. Вроде зверь какой-то лежит, что ли… Подходит она ближе и видит, что не зверь то вовсе, а человек. Девушка совсем юная, верно, её лет. Одежонка худая, сама что былинка, тронешь – переломится. Видать, голодает давно. Склоняется над ней Василиса, тихонечко за плечи трясёт.
Неужто, замёрзла насмерть?
– Э-эй, – зовёт она девочку. – Очнись! Ты откуда? Как звать тебя?
Девочка приоткрывает слегка веки, глядит мутным взором, шепчет с трудом синими от холода губами: «Яга…»
И снова глаза у неё закатываются…
Снова трясёт её Василиса:
– Эй, только не спи! Проснись! Проснись!
«Проснись!» – заревел кто-то у неё над ухом.
Вздрогнула Василиса, неохотно и небыстро покинула мягкую пелену сна. «Надо же, детство приснилось, ещё там, в лесу, у капища… Сколько лет уж прошло…» Огляделась вокруг – и вспомнила тут же, где она нынче и что происходит. Тесная клетка метра два на два, у них в той квартире, где они в Яви поселились, ванная и то куда больше была. Спасибо, что хоть в полный рост встать можно… Стены из решётки частой – палец еле-еле сквозь прутья просунешь, но птицей уж точно не пролететь. А за решёткой – ухмыляющаяся морда пёсьеглавца, принёсшего ей еду. Первое время Василиса демонстративно отказывалась от еды, но потом всё же сдалась. Так ведь скоро никаких сил не останется – ни телесных, ни душевных, ни магических. А силы были нужны. Всё ещё на что-то надеялась Василиса, хотя и готова уже была впасть в отчаяние. Выдав себя за Ягу и никому о том не сказавшись, она, считай, сама вырыла себе могилу. Муж, мужчина всей её жизни, не знает, где она, а то, конечно, нашёл бы способ её вызволить… Но она скрыла от него, куда отправляется, – вот и поплатилась за это. Теперь сидит уж который день в тесной клетке под неусыпной охраной пёсьеглавцев и волнуется день и ночь – за Перуна, за дочку, за то, что творится в Яви…
Делать в плену было совершенно нечего, и это удручало чуть ли не больше всего. Если б ей не приносили еду, Василиса решила бы, что о ней просто забыли. Никто к ней не приходил, ничего от неё не хотел. От скуки она спала целыми днями, вот, видела сны… И сейчас, разбуженная внезапно, уж хотела снова уснуть, несмотря на белый день, но увидала вдруг, что поодаль, метрах в трёхстах от её клетки, наскоро делают другую такую же. Несколько Монстров с головами обезьян наспех сколачивали из крепких молодых стволов частые решётки, сооружали из них стены и потолок будущей тюрьмы. Встревожило увиденное Василису не на шутку. Для кого же предназначалась та клетка? Хорошо, если для кого-то из пёсьеглавцев, попавшего у Левса в немилость… Но что, если нет?
Забыв о своём намерении снова уснуть, с тревогой наблюдала Василиса за суетой Монстров снаружи. Она, конечно, спросила у своих
