Удары сыпались один за другим, сержантик усердствовал с каким-то примитивным садистским кайфом.
Внезапно с бомжом случилось что-то ужасное: его тело скорчилось в судорогах, конечности конвульсивно задергались, из искривленного рта пошла пена. Мужчина неестественно выгибался, трясущимися руками загребая мокрую грязь.
Оцепенев от неожиданности, милиционеры ошарашенно глазели на дело рук своих в телесном олицетворении мира.
Один из них жалостливо взвизгнул:
– Да ну их!
Защитники правопорядка шустро упаковались в уазик. Автомобиль резко тронулся и скрылся за поворотом.
«В этом мире было скучно, ни к чему жалеть о нем».
Протягивая Жене дрожащие заскорузлые пальцы, сосед по палате просит сигарету.
– Нет у меня.
– Гы-гы-гы, паффли патрахаемся, – прошепелявил обрюзгший мужик, тараща затравленные телячьи глаза.
– Иди к черту, я сейчас санитаров позову!
Псих послушно отстал, сполз на кушетку и отвернулся к стене, сосредоточенно рассматривая полинявший узор на облезлых обоях.
Женя зашел в курилку психиатрической больницы. Трещины на стенах, на полу – следы засохших нечистот, спермы и крови. Измотанный юноша отыскал более-менее целый окурок. Закурил, отчужденно глядя в зарешеченное окно.
А там, за окном, мир без новостей. Урбанистическая порнография. Пустое поле, покосившаяся и потускневшая от времени церковь, строящиеся коттеджи новой белорусской олигархии. Изредка на разбитой дороге появлялись человеческие фигурки. Устало бредущая биомасса по звонку покидает рабочие места. Позади остался день, полный бездушного труда и рабовладельческих сношений.
В курилку заглянула медсестра.
– Жуковский, посетитель у тебя.
Женя лениво поплелся в «комнату для свиданий». Снова мерзкий грязно-желтый цвет режет глаза. В углу за одним из столиков сидит неопрятного вида молодой человек с некоторыми претензиями на интеллигентность.
– Саша, ты…
– Здорово, Жека. Совсем херово выглядишь. Я тебе тут книжат принес. Посиди, разгони скуку русским экзистенциализмом. В твоем… в твоем положении, думаю, интересно будет.
– Спасибо, Саша, – равнодушно глядя на книги, пробормотал Женя. – Как там у вас?.. Что у вас там вообще?
– Ничего нового. Угар полный, бунтуем, недавно Опарыша с весом приняли. Срок шьют. Ничего нового.
Шумно ввалилась медсестра. Недовольно косясь на посетителя, проорала:
– Жуковский, на обед! Хватит трепаться.
Александр заторопился.
– Выбирайся, короче. Бывай.
На обед Женя не пошел, от местной хавки возникали проблемы с потенцией.
В палате он рассматривал книги, которые принес приятель.
Больше всего парня заинтересовал потрепанный томик из собрания сочинений Достоевского. «Идиот».
«Святым здесь нет места».
Евгений перелистывал пожелтевшие страницы. Вчитывался в живописания душевных судорог и «аристократических» неврозов, в голове теснились мысли о тоталитарности всего, о чудовищной необратимости и безысходности. Жизнь наедине с собой, своими мыслями и целями, все, что когда-то имело ценность и смысл, – теперь это бездна, бездна черного и тоскливого одиночества.
«Слушайте! Я знаю, что говорить нехорошо: лучше просто пример, лучше просто начать... я уже начал... и… И неужели в самом деле можно быть несчастным? О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О, я только не умею высказать... а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят...».
Женя сидел на кушетке, книга выпала из трясущихся рук.
«Где же глаза, которые любят меня, в которые я мог бы посмотреть? А ребенок, ребенок где? Зарю божью заволокло туманом и серостью. Прекрасные вещи на каждом шагу… Нет, всюду каменное небо и черные ветки, копошится мразь».
Между страницами блестело лезвие с почерневшими и зазубрившимися краями.
Евгений несколько минут сидел, уставившись на неожиданную находку.
Поднял лезвие, внимательно глядя на его шершавую поверхность.
«Спутник».
Шатаясь, Женя побрел в туалет.
Помещение слабо освещено одной люминесцентной лампой. Белая плитка с серыми разводами, грязный засранный пол, двери перед кабинками отсутствуют, на единственном окне – чугунная решетка.
Прекрасный фон для компенсации сексуальной недостаточности недобитых тел. В углу со спущенными штанами стоял один из пациентов. Обхватив руками большой умывальник, сумасшедший бился о него лбом. Сзади пыхтел второй. Умывальник вздрагивал, на пол сыпалась известка.
Еще один псих маячил в стороне. Онанировал.
В кабинке слева от двери сидел на корточках шизофреник из соседней палаты, вылавливал из унитаза экскременты, размазывал их по лицу и истошно верещал, время от времени спуская воду.
Женя устало опустился на пол рядом с умывальником.
Снова. Снова перед глазами безумным хороводом закружились сцены безупречно испоганенной прелюдии к жизни.
Его, худенького тринадцатилетнего пацаненка, избивает надравшийся в стельку папаша. Гаденыш стащил деньги из семейной копилки.
Отец сжимает армейский ремень. Один за другим хлесткие удары по костлявому телу подростка. На ссутулившейся спине багровеют полосы. Женя не плачет. Зажмурился, до крови прикусив губу.
Шумно вбегает перепуганная, растрепанная мать. Обхватила руки мужа, пытаясь защитить… Звонкий удар по лицу, из рассеченной щеки стекают струйки крови. Слегка протрезвевший алкаш, бормоча угрозы, уходит. Пить дальше.
Мама обнимает вздрагивающее тело сына.
«Сынок, все будет хорошо, все будет хорошо, обещаю…»
Осеннее утро, слякоть и мелкий дождь. Женя, спотыкаясь, убегает от горланящей и свистящей ватаги дворовой шпаны. Нести и отдавать деньги главарю местной банды он отказался. Добежав до угла строящегося дома, мальчик поскользнулся на подмерзшей луже.
Над ним – озлобленно ухмыляющиеся лица малолетних гопников.
– В яму, его, пацаны! В яму, б…ядь!
Усердно пиная ногами, зверята скидывают Женю в яму со строительным мусором и жидкой грязью.
– Хватит с него. Идем...
Два часа спустя. Подросток сидит на краю пустыря, размазывая по разбитому лицу слезы, вонючую жижу и кровь.
– Что с тобой, малыш?
Молодая мама остановилась напротив. Прогулочная коляска нежно-голубого цвета.
Женя молчит. Завороженно глядя на противоестественно светлое пятно на фоне мерзости окружающего, подходит ближе. И смотрит. На белой простыне, укрытый разноцветным одеяльцем, лежит младенец. Улыбается, протягивает крошечные ручки. Глаза большие, голубые, восторженно-любопытные.
Женя поднял окурок с пола, закурил.
Несколько раз затянувшись, вынул из кармана лезвие. Закатал рукав серой пижамы, обнажив костлявую руку. Сквозь бледную кожу, усыпанную шрамами и гематомами, просвечивались голубоватого цвета вены.
Евгений резко полоснул вдоль запястья. Еще и еще раз, глубже…
Психи, завершив гомосексуальный акт, с идиотскими смешками окружили истекающего кровью парня. Шизофреник на четвереньках выполз из кабинки, отправился пить воду из писсуара. Поглядывая на Женю, медленно облизывал ободок, щупал пальцами слив и приговаривал:
– Я буду двигать кровати. Я буду ходить за плинтусом. За плинтусом буду ходить и по облакам бегать, прыгать буду… Зоя потом придет… Когда придет, я ей яблоко подарю. Дереву не больно… Дерево Бога чувствует, по солнечным цветочкам пробегусь… Побегу…
Женя горел в предсмертном бреду.
«Правильно, все правильно. Такова логика мира. Живых хоронит, мертвых эксплуатирует… Думаешь – уйдешь сам…»
Потерял сознание. Кровь лилась ручьем по плитке, заполняла трещины на неровной поверхности грязного пола. Алые разводы придавали помещению какую-то кошмарную живописность. Пациенты взирали на все с нервно-веселым любопытством, на блаженных лицах застыло восторженное выражение.
Один за другим они стали на коленки рядом с телом Жени, аутично размазывая кровь и пробуя ее на вкус. Время от времени кто-нибудь из участников действа восхищенно мычал.
Больной, который до этого сидел, обнявшись с писсуаром, мелкими шажками подошел к мертвому, глядя на него с каким-то почти религиозным ужасом. Несмело протянул руку и с обрядовой экзальтацией погладил труп по голове.
Пациентов успокоили и развели по палатам, тело убрали, вымыли пол.
За окном психушки все то же. Урбанистическая порнография. Пустое поле, покосившаяся и потускневшая от времени церковь, строящиеся коттеджи новой белорусской олигархии. Изредка на разбитой дороге появлялись человеческие фигурки. Устало бредущая биомасса по звонку покидает рабочие места. Позади остался день, полный бездушного труда и рабовладельческих сношений.
